Татьяна Брыксина - Песня вечной дороги

А в синем окошке пылает калина,
Проворные зяблики ягоду щиплют —
Вся в крапушках снежная дышит перина…
Скорей, а не то всю калину осыплют!

Фуфайка да чёсанки, шаль да голицы —
И прямо с крылечка сугробу на спину:
– Кыш, зяблики! Кыш, ненасытные птицы!
Ужо до крови заклевали калину!

В этот звёздный лоскут с полумесяцем
сонным
Пеленала меня деревенская ночь,
И стихала душа перед небом бездонным,
Не умея круженье его превозмочь.

Но повадились бить колокольные грозы,
Опрокидывать наземь корчаги огня —
Там, где падали звёзды, вставали берёзы,
От житейских невзгод исцеляя меня.

Я навек полюбила сквозное свеченье
Изумрудной листвы и берёсты льняной,
С каждым маем высокое их попеченье
Всё тревожней и строже плывёт надо мной.

Хорошо реке Вороне
Прятать белые цветы
В лопушистые ладони,
В запотёмные кусты.
Хорошо скользить на лодке,
Раздвигая камыши,
Где кувшинки, как молодки —
Хоть картину с них пиши!
А лесник шуршит кисетом,
А вода бежит с весла…
– Дядя Петя, всё-то лето
Я кувшинок не рвала!
И лесник ответил строго:
– Зряшным делом их не рвут,
Их, когда берут в дорогу,
Одолень-травой зовут.
Ездить нужно по старинке —
Не изведаешь беды,
Вот тогда и рви кувшинки
Прямо с корнем из воды.
Торопись поспеть до ночи,
Чтоб не видела звезда,
Корень спрячь, куда захочешь,
Да не сказывай куда.
И от каждого порога
Приговаривай сперва:
«Одолей мою дорогу,
Одолень-моя-трава».

Буду капелькой смородинной,
Малым гвоздиком в избе —
Кем угодно буду, родина,
Но останусь при тебе.

Прорасту твоим подсолнушком,
Над плетнями постою —
Ты пригладь мою головушку,
Разлохматую мою.

Ну а если в гневной шалости
Клюнет молния меня —
Не удерживай из жалости
У родимого плетня.

На припёке и на холоде
До скончанья белых дней
Даже в самом гордом городе
Буду гордостью твоей!

У бабушки Дуни
На всякий цветной лоскуток,
На всякую мелочь
Была непростая оглядка:
Рубиновой ниткой
Заштопает старый платок —
Рябиновой кистью
Горит рукодельная латка!

В избе её чистой
Печальная святость жила,
То яблоком пахла,
То вянущей мятой томила…
Порой мне казалось,
Что бабушка сердцем цвела,
Слагая сказанья свои
О понятном и милом.

Цветы поливая,
Она говорила: «Святки́
Оконушки застят,
А глянешь – не бельма пустые!
Как цвесть зачинают —
В столешню упру локотки,
Гляжу да вздыхаю:
– Святкиґ вы мои золотые!
Вот ниточтя кончилась —

(Ниточка! – скажете вы.) —

По самому краю
Еще бы чуток подлатала…»
Чудес надоумных
Разумной её головы
Всем внучкам хватило,
Да разве что мне недостало…

Смиренница милая,
Чем я тебя помяну?
Не шёлковой ниткой
Моё перештопано счастье.
Смеюсь я и плачу,
Тянусь к ледяному окну:
– Герань моя горькая,
Что ж ты оконушко застишь?

Прошитый повительной ниткой,
Весь в колокольцах – тын сиял,
А за плетнёвой за калиткой
Счастливый пасечник стоял.

Вокруг него роились пчёлы
И мальвы бархатно цвели…
– Дедуля, ты чего весёлый?
– Не видишь, пчёлушки пошли!

Одышливо, сквозь накомарник,
Сквозь дымаря седую хмарь
Сказал: – Беги на палисадник,
В теньке маненько покемарь,
Поспи под яблоней-преснушкой,
Пока я рой не огребу…

…И яблоки над раскладушкой
Мою баюкали судьбу…

Закончив пасечное дело,
Дед наклонился надо мной:
– Совсем, воробушек, сомлела?
Ах ты, мой птенчик колготной!

Цветами пахнущий и дымом,
С крылом гусиным за ремнём —
Он был такой несокрушимый
В воображении моём.
Медовым загустеньем сока
Его мирволила рука…
И повелел Господь высоко,
Чтоб не гремели облака.

Страстями поздними измучена,
Как вервием – недолей скручена,
Она стирает у окна —
До ломоты в спине и темени,
Лицом увядшая до времени, —
Вздыхает: – Всё же не одна…