Михаил Зайцев - И радости, и печали. Книга 1

Колеблется, зиждется: там
Спит ночь на коленях у света,
И Слово подходит к словам…
Иначе зачем мне всё это?!

Радость моя высока,
Счастье моё велико:
Сыплю из туеска
На клеёнку клубнику.

Медленно наклоняю,
В помощь ладонь подставляю,
Чтобы бочок не поранить
Самой румяной крайней.

Все, высыпаясь подряд,
Прямо в глаза мне глядят!

Вскрылась река, и тяжёлые льдины
Рёбра кромсают друг другу.
Слышится рык нарастающий – львиный?
Рёв – не быка ли с испугу?

Треск – это тьму отдирают от света
Или же рвут полотенца?
Давка. Сумятица. И сквозь всё это —
Плач безутешный младенца?

В далях поднебесных
Под ночной звездой,
В клубнях полновесных
В почве молодой
Есть всегда такое,
Что собой роднит
Поле золотое,
Солнечный зенит,
Маленькую мяту
Со скалой большой…
Всех же, вместе взятых, —
Всех, всех, всех! – с душой.

Я слышу, я вижу: в чужие края,
Скользя по обветренным сходням,
Уходит наивная вера моя,
Уже безвозвратно уходит.

Но даже и там, в запредельном краю,
Во мраке забывчивом с грустью,
Приметив наивную веру свою,
До самой земли поклонюсь ей…

Притиснут в очереди длинной
К спине невидимой чужой,
С ней, очередью, пуповиной
Незримо связанный, слезой
Незримо-общею омытый,
Жалелый жизнью, ею битый,
След в след ступаю к рубежу —
Как будто бы узнать спешу,
Чего там нет, и что дают там,
Каким комфортом и уютом
За все мытарства наградят,
Рассортируют иль подряд
Сбросают всех в котёл кипящий?
Не потому ль за мной стоящий
Толкает в спину? Шагом верным
Молчком переступают люди.
И нету в очереди первых.
И не дай бог – последний будет!

Над растревоженным садом
Долго сверкала гроза,
Небо обрушилось градом.

Прячу повинно глаза
От оголённых деревьев,
Словно бы это я сам
Бил их с немым упоеньем.

Но и стыжусь со смущеньем
Взгляд свой поднять к небесам.

Дрожат бокалы тоненько,
Здесь каждый третий пьян.
И бродит возле столиков
Нахмуренный Хайям.
Не изрекая истин,
По крайней мере, вслух,
Хлебает супик кислый,
Отмахивая мух.
В меню глядит открыто,
Берёт ещё котлет…
И вовсе – не «маститый»,
И вовсе – не поэт.
Я так подумал только —
Он на меня как глянет!
И над хмельным застольем
Как грянет!
Высказывался резко,
Не опуская век.
И становился трезвым
Двадцатый век!

…Жую свои котлеты.
Тишь и благодать!
Вокруг сидят поэты,
Хайяма – не видать!

Блестит на кусте паутинка.
И солнышко в небе горит.
Вдали озерко, как пластинка,
Легко над землёю парит.

Над озером счастье витает.
И озеро песню поёт.
И голубь ко мне подлетает.
И зёрна с ладошки клюёт.

По-свойски, по-братски
Обнимет меня,
Потреплет за лацкан:
«Здорово, родня!»

Губами наметит —
Как там не танцуй! —
И звонко прилепит
К щеке поцелуй.

Потянем под вечер
Из прошлого нить —
Во всём, в чём и не в чем
Друг друга винить.

Вплетения фальши
И зла исключим…
– А дальше?!
– А дальше
Давай помолчим.

Ужель душа любить устала
Весь этот мир добра и зла
И потихонечку, помалу
Врагу позиции сдала?!

Ужель с виною неминучей
К иным высотам позвала
И заплутала в хмурых тучах,
И горько руки развела?!

Дыханьем радости земной
Ещё теплы мой лоб и щёки,
И улиц шумные потоки
Несут забот моих щепьё… —
Уже всё это – не моё.
Я – далеко! Я в самом, самом
Начале детства. Словно мама,
Душа склонилась надо мной.

Сколько ж душу напрасно толочь
В ступке жизни?! – Сошла, как награда,
На поля благодатная ночь,
Прикорнула на землю прохлада.