Владимир Бойков - Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011

Электрическим потоком
из осенней темноты
схвачены дождя косые
струи, да стволы босые,
да прибитые цветы.
Это я за кромкой света
здесь, в саду, а за окном,
за невянущей геранью,
не готовая к свиданью,
ты в халатике цветном.
Это губы мои бредят
каплей с мокрого куста,
но сомкнулись занавески,
и настигли ливня плески
слух, и высохли уста.

Из потемок осыпаясь,
вьются снега звездочки.
Со столбов заулыбались
фонаревы мордочки
И всегда, когда так хмуры
городские феврали,
просыпаются лемуры —
золотые фонари.

Тучи к ночи почернели,
в них теперь луне толкаться.
Строгих тополей шинели,
блузки белые акаций
озаряются порой
на картине моментальной
чужедальнею грозой.
Под окном, рванув из спальной,
восхитил включенный свет
купой роз во тьме восточной.
В эту ночь я знаю точно:
я – действительно поэт.

Звезды высыпали густо
невысоко от снегов
и затенькали от хруста
неожиданных шагов.
Шумная компания
дышит постепеннее:
белое дыхание,
внутреннее пение.

Пришлось заключить
в обрамленье стекло,
чтоб свет залучить
и сберечь тепло.

Нас очищает —
стыд ли? горячка ли?
лес ли? небо ли?
Если б не пачкались —
чистыми б не были.

Глазами ушиблась:
– Простите, ошиблась!
Духами пахнула
и отпорхнула.
А я исполнен дум:
– Пора менять костюм…

Карапузы произвели
из мыла пузыри.
Пузыри летят,
карапузы глядят.
Пузыри лопаются —
ресницы хлопаются.

Необыкновение —
ветра дуновение,
необыкновение —
неба обновление!
Всюду чудо,
и его внесла
преобыкновенная
весна!

День раздал все гостинцы походя:
мякоть радости – тем, этим – кость…
А закат – точно пышные похороны,
и звезда – не закрашенный гвоздь.

Сказал мудрец:
– Мы на земле – лишь гости,
в гостях должны мы, становясь добрей,
исполнить сердце плодотворной злости,
так в мякоти плодов твердеют кости.

Круговорот жестокий
день изо дня:
востекает надежда с востока,
а на западе – западня.

Ничего себе пломбир:
как на блюдечке – Памир!

Белье, просушенное стужей,
я бурым утюгом утюжу,
дымок над гладким его следом,
и пахнет женщиной и летом.

Пустой манеж потемками окован,
на краешке с собой наедине
так искренне и удивленно клоун
смеется своим мыслям в тишине.

Автобус – люлька человек на тридцать.
За стеклами мелькает ночь,
а Танька тайны делать мастерица,
а Танька сон не в силах превозмочь.
Пусть щеку о плечо мое примяла —
ей неудобства хоть бы хны,
ей от соседства требуется мало —
держать за руку, тихо видя сны.
Гордиться я доверием не склонен,
хоть руку сам не всякому даю,
но с этих пор, как простодушный клоун,
я тайну несказанную таю.

Мне вчера рассказывала Танька,
после рыбной ловли возратясь:
– Выложу тебе я без утайки —