Сергей Ростовцев - К Огонькам Созвездий

Чтоб взглядом каждый провожать трамвай,

А я рогалик тоненько нарежу

И сяду…

И махну рукой

– Давай!

И он придёт. И на колени ляжет.

Бессилен чайник крышкою звеня.

Я мягкого и тёплого все глажу.

И спит он на коленях у меня.

Не было громких фраз.

Трепет в мысли не приходил.

Только торшер погас,

И черта уже позади.

Вершины первых этажей

Домов, обычно коммунальных.

До вас мы добрались уже,

Мечтая о вершинах дальних.

Подружки первый поцелуй

Чуть-чуть смешной. Не много пошлый.

– Ты знаешь, лучше не ревнуй,

К всему тому, что будет после.

Коснись губами губ моих.

Поверь мне – будущее с нами.

И до последнего храни

Тепло, пошёрхшими губами.

Хорошо есть жареную рыбу.

А речную, если, то подавно.

В масле пропекаемую, либо

Из костра печеную, подать нам!

Хорошо есть рыбу провесную.

Хорошо есть рыбу под томатом.

Вяленую или заливную,

Что по праздникам готовила нам мама.

Карася, вьюна или налима.

Хорошо есть рыбу, даже если

Вам жена ее пересолила,

Это просто прелесть – рыба в тесте.

Когда-то был я новым пятаком

Сверкающим на солнце бесполезно

Отправленным, каким-то мужиком

В копилку тарахтящую железно.

Средь белых нержавеющих монет,

Лежал я в металлической коробке.

И цвет, и цифру прятал, как секрет

И даже свой размер, такой был робкий.

Но вот ножом по краю прорубя

С коробки сняли крышку, с любопытством.

– Какой же это гад взамен рубля,

Вложил тебя в подарок? Вот бесстыдство!

Меня мальчишке дали поиграть.

А он в орлянку мной играл с дружками.

И долго на него бранилась мать,

А я лежал с погнутыми краями.

И по рукам хожденье начал я,

Как мелкая разменная монета,

Пока меня не бросили, шаля

"На чай" – за рифму, нищему поэту.

А тот бесплатно пил свой кипяток,

И пальцами меня и тёр и гладил.

И улыбался, делая глоток.

И ставил кружку, и писал в тетради.

Я вспоминаю новенький пятак,

Сияющий на солнце бесполезно.

Хоть жаль, что я помят и вытерт так,

Но золотым кажусь, а не железным.

Все дело в не оклеенном окне

В нем стёкла до сих пор не запотели.

Я с дрожью прикасаюсь к простыне,

И скручиваюсь калачом в постели.

Мне засыпающему много лет тому,

И обнимающему бабушкину руку,

Спокойно и тепло,

и потому,

Я ощущаю мир уютной штукой.

Тепло не долгое в объятиях иных.

Уйдёт,

и замерзают пальцы…, плечи….

И немотой суставов будет ныть,

И дрожью желваков дробится вечер.

Но вот, наказы мамины отбросив,

Ко мне мой сын нырнул под одеяло,

И мне в плечо уткнул холодный носик,

И засопел,

И сквозняков не стало.

Вот уже повисли листья,

Словно пальцы дирижёра.

Веток рук поникли кисти,

Чтоб корою хрустнув…

Скоро…

Пред оркестром непогоды,

Что есть сил рвануться ввысь!

И отчаянье природы

Бросить улице на бис.

Чтоб фонарной лампы светом,

Вычерчен из темноты,

Дирижёр порыву ветра

Звук задал до хрипоты.

Все покамест недвижимо.

В зале улиц тишина.

Только редкие машины.

И дежурный свет – Луна.

В пыль пустыря обожжённого,

В угли от старой мельницы,

В серые, старые жёрновы

Молнией туча целится.

Хлеба не видели долго.

Год уже не пахали.

Стала земля от солнца,

Словно топтали ногами.

Осталось на всю деревню

Десяток живых дворов.

С высохших веток деревьев

Сбили последних ворон.

А в этот уже понедельник

Мельницу подожгли.

Зачем нужна она, мельница?

Пыль размолоть с земли?

В пыль пустыря обожжённого,

В угли от старой мельницы,

И в обгорелые жёрновы

Молнией туча целится.

Как-то, роясь в своих бумагах старых,

Оставляя исписанные, и отбрасывая чистые,

Я обнаружил свой детский гербарий,

А в нём – листья.

-Покупайте! Цветы аккуратно сложены,

Связаны ниткой, обёрнуты в целлофане….

А я помню девочку, которая листья жёлтые

Собрала букетом в гранёном стакане.

Жёлтые…. Такие ужасно жёлтые.

Особенно, когда среди зелёных.

И я поставил гербарий в сервант,

на стеклянную полку,

В пожелтевшей тетради

на бесцветном хрустальном фоне.