Борис Левит-Броун - Прямая речь. Избранные стихи

И звёзды высыпались мимо,
минуя дно.

Сидеть при свече
и думать о том,
что кончилось «до»
что будет «потом»…

Живое ничто
не ищет границ,
там дышит ещё,
здесь падает ниц.

Там шёпоты дня
надежда и свет,
где нету меня
где ясен ответ,

а эта свеча,
дающая дым,
как вздох палача
над ухом моим.

Разведён навсегда
с самой близкой мечтой
невозвратный герой
лишний птенчик гнезда

ни гроза ни потоп
просто падало вниз
в зябь утоптанных троп
в дым укошенных риз

видел свет падал в ночь
тыча лапками вдох
и упал не издох
и поднять не помочь

только молча стоять
птичья дрожь на груди
только теплить и знать
всё что есть – впереди

Кто ответит за нашу тоску,
пронесённую нами, как знамя?
Кто тоской изойдёт по стиху?
Кто умрёт и воскреснет стихами?

«Я качался в далёком саду…»
Бедный Осип, святая Марина…
Поддаётся ли облако сплину?
Подлежит ли рыданье суду?

Или всё пустоте подлежит,
сроку честному и гробовому?

Где вы мучились, – камень лежит
и тропинка пытается к дому…

Закон дождя закон слепых окон
закон неимоверных отражений
лишь выдох ветра миру разрешён
и этот до конца бессмертный гений

закон стоячих луж сухих глазниц
не открывающих закона взгляда
закон высоких птиц последних птиц
которым ничего от нас не надо

закон предательства и торжества
закон скамьи и осени над нею
незыблемый законом
закон всего того чем я владею

Ах, Николетта, – старый сон, —
слепой, ненастоящий!
Я помню менуэта звон
в дыму свечей чадящих.

Ах, Николетта, – старый мир, —
как кружево прозрачен.
Я – чудом выживший сатир
и как сатир дурачлив.

Я только вежливый Силен
у сломанной берёзы,
я помню пот твоих колен
сквозь запах туберозы!

Ах, Николетта, сколько лет
от юности до смерти!
Давно изношен менуэт
и кружева, поверьте!

Уже давно на «вы» с судьбой,
я в хрусталях размножен,
желаний, умерших с тобой,
не выхватить из ножен.

Без кружев, шпор и эполет
не стало в жизни перца!
Ах, Николетта… сколько лет
от юности до сердца.

Мы не знаем России,
мы чуем Россию —
голубые проклятия дальних небес,
и прозрачное слово, и подошвы босые,
и ореховый тёс,
и осиновый крест.

Мне не пишет отчаянье писем,
и тоска не глядит из угла.
Я от жизни вполне независим,
а все мысли о смерти – зола.

И плыву я в чистейшем эфире,
отворив мирозданью уста, —
веки сомкнуты, пальцы на лире,
помрачительна и пуста

мне навстречу вселенная дышит,
женской грудью прельщая полёт,
но певец не глядит и не слышит,
в тёмном сердце поэзии лёд.

Струйка дыма поднимает голову,
как кобра из хрустального короба.
Зрачки ужалены.

Мне снится, что снится ей…
Ей снится… ей что-то снится!
Свой путь совершает ресница,
слетев из-под пальмы бровей.

И снится реснице сон
о крепко смеженных веках,
о тайне, что спит в человеках,
без сроков и похорон.

…воображаемого счастья
полураскрытая постель
гудящий шмель
и хмель твоих колен
плен нереальности
и музыка запястья…

Кто может знать, что с нами будет
перед разлукой навсегда?
С ресниц упавшая вода
нас обожжёт или остудит?

Какой печальный оборот,
какое тонкое дрожанье, —
всё это долгое молчанье,
в улыбке онемевший рот,

и оторвавшийся перрон,
и полетевший под колеса
«Напишешь…?» – твоего вопроса
обрывок. Под вагон, вдогон.

Ещё не скоро, не теперь
пятно чернильное проступит,
и на сердце свинцово ступит
час предназначенных потерь.