Борис Левит-Броун - Прямая речь. Избранные стихи

Я не знаю ухода,
я не вижу просвета…
(всё молчат пароходы)
…начинается лето.

Свеча стерилизует никотин,
а мы с тобой, какие-то там двое,
сидим… летим на пламя золотое
и с этим днем расстаться не хотим.

Рубашка неба выдернулась краем,
задрав восходу розовый живот,
а над свечою ночь ещё живёт,
лишь засыпая, медленно светаем.

И думаем, что всё ещё не спим,
И даже спим – всё помним друг о друге,
И часто просыпаемся в испуге,
И с наступившим знаться не хотим.

Пойми, – я только человек!
И горы падают в кальдеры.
Кончается двадцатый век,
и он кончается без веры.

А я стою почти в конце
времён и моего отрезка,
уже – не в фокусе, нерезко…
И только мысли об Отце,

и только просьба – пожалей!
Как в детстве перед наказаньем.
Тебе дано иное знанье —
и Скорпион, и Водолей…

Я трушу, трушу! Дай испить,
но вынь из чаши скорпиона!
На голове моей – корона…
Мне хочется её разбить.

затухание пламени резкая смена
одиночества на осторожный приют
оплывают как мыло цветочные стены
теснота
разве только ботинки не жмут

но Москва не очнётся от сна полоумного
но вокзалы дрожат на разжатой руке
но мазутные утки текут по реке
над которой гудка голова многодумная

Облака над Москвой, облака!
Мне всё снится твоя рука.
Жизнь проходит и тихо сочится
в берегах посеревших река.

Я не знаю, что ждёт впереди!
В неразборчивое идти
так не можется, а придётся…
Что же, милая, нам остаётся
собирать светлячков по пути.

Пей да востри ухо – истина в вине!
Есть что ведать слуху в тайной глубине!
Поминаний смута… совести угар…
стихнет на минуту – и опять пожар.
Сколько перепито сладкого вина,
но тверда, как бита, горькая вина.
Спрячешь ли обиду, убоишься ль дна —
вроде разно с виду, а вина одна.
Если камни в почках, если яд-слюна,
от вины уж точно, а не от вина.
Жизнь – каменоломня, сносная вполне.
А придавит, помни – истина в вине!

Всё меньше дней, всё больше строчек…
Я жизнь меняю на стихи.
Круг маяний и проволочек —
на бормотанье чепухи.
На горечь стиснутой молитвы
о вас, которым невдомёк,
на лезвие опасной бритвы,
на заиканья шаткий слог,
на преданность листу бумаги,
на лупоглазый взгляд совы,
на одиночества овраги… —
на тьму, в которой спите вы.

Всё на свете безбрежно ранимо
и безбожно защищено.
Все дороги уводят из Рима,
тихо крутится веретено…

Грустно, время не стоит разбега,
жизнь – не вымышленная беда,
эта бледная, бледная нега,
эта в небе разбитом звезда.

Что вечер принесёт – отнимет утро.
Я заточён в отмену всех начал —
качанье дня и даровой причал
ненужности. Беспомощная сутра
простого жития.
Вердикт потерь,
остывшее, которое несложно,
И то, чему ещё поверить можно,
косясь на нарисованную дверь.

А где-то дышала деревня,
бежал по пятам ветерок.
Там было новей и напевней,
там не было лишних строк.

Панама кудряшки хранила,
веснушки глаза стерегли,
в огромные уши сносила
мне жизнь перезвоны земли.

Мелодия лишь начиналась,
но с шелеста пелась верней,
и детство мне вечным казалось
под облаком веры моей.

Чей-то добрый совет:
«Не заглядывай в сны!»
Только больно спросить —
что …травинка в подоле?
И в моей по-собачьи заточенной воле
поезда, запах шерсти, издержки весны.

Ровный кат на проторенном рельсой ремне,
у железных копыт тоже ритмы не строги,
а у сердца – ты знаешь – четыре дороги,
ни одна из которых не нравится мне.

Источник света – дальняя звезда,
источник боли вовсе ниоткуда.
Нет избавления, но нету и следа,
всё исполняется, как горькая причуда.