Анна Брэдстрит - Поэзия США

Не будь ты редким яством для меня
И вечным утоленьем дикой жажды,
Я бы сбежала среди бела дня
Искать другого, как тебя однажды.

Но ты блуждаешь с ветром заодно;
Приязнь твоя изменчивей прибоя.
Непостоянной быть немудрено —
Ведь я меняюсь следом за тобою.

Любовь моя беспечна и вольна:
Я неверна, когда тебе верна.

Жалей меня не оттого, что свет
На склоне дня покинул небосвод;
Жалей меня не оттого, что след
Былой красы с полей и рощ уйдет;

Жалей меня не оттого, что лик
Луны поблек, волна стремится вспять;
Не оттого, что страсть мужская — миг
И больше мне твоей любви не знать.

Давно известно мне: любовь — пурга
Цветов, летящих с вишневых ветвей,
Прибой, швыряющий на берега
Обломки затонувших кораблей.

Жалей меня за то, что разум скор,
А сердце неразумно до сих пор.

Разъятье рук твоих подобно смерти.
Как, разлучась с тобой, умру опять?
Нам не дано на этой хрупкой тверди
Двукратно жить, двукратно умирать…

Томясь у Времени в узде суровой,
К нам в дверь стучит его гонец — рассвет.
Но Время не подвергнет муке новой
Меня на гребне самых горьких бед.

Когда ты розами и рожью станешь,
Видением печальным появлюсь,
Там, где любила, там, где в вечность канешь.
Над прахом незабвенным я склонюсь,

Воздену руки и уйду украдкой,
Как ныне, на исходе ночи краткой.

О нет, не допусти, чтоб разум твой,
Отчаясь, возомнил неосторожно,
Что, раз мы платим дорогой ценой
За красоту, ее купить возможно!

И если в лунном свете соловей
Тебе просвищет с ветки молчаливой,
То вряд ли он слетит к руке твоей —
Ты не приманишь птицы прихотливой.

А значит, красота вольнее всех:
Ведь красота не горлица ручная,
Не ослепленный сокол для утех —
Она горда. Целуя и лаская,

Ты красоту голубкой не зови.
Что ей любовь? Она чужда любви.

О нет, ты не любил меня ничуть,
А я любила больше жизни — что ж,
Отмщение — вот мой отныне путь,
И каждый миг лишь мщением хорош.
Мне выбирать оружие, но я —
Я стали не коснусь вершить мой суд,
А проведу всю ночь, в сердцах кляня
Министров, пап и прочий мелкий люд;
И встречу день обидою веков
На землю, небо, ад и на глупца,
Что чувству господин, и на богов,
И на детей у школьного крыльца…
А ты уйдешь, и я похороню
Холодность, не доступную огню.

От воскрешенных утром сновидений
Печалью день пронзен. Везде — укор.
Хочу читать — но слез поток осенний
Стекает на руки, туманит взор.

Скорбь на корню сильней, чем грусть
в предгрозье:
Та скорбь в плену у тайны роковой
Выбеливает щеки алой розе,
Мертвит бутон и сушит лист живой.

Глубокий пруд у берегов прозрачен,
Искрится солнцем, тянется к цветам,
А в омуте его покой утрачен:
Чернея, бьется чье-то сердце там.

Сны прогоняют сон; я слез не прячу:
Заплачу — и проснусь, проснусь — и плачу.

Любовь еще не все: не хлеб и не вода,
Не крыша в ливень, не нагим — одежды;
Не ствол, плывущий к тонущим, когда
Уже иссякли силы и надежды.
Не заменяет воздуха любовь,
Когда дыханья в легких не хватает,
Не сращивает кость, не очищает кровь,
И без любви никто не умирает.
Я допускаю, грянет час такой,
Когда, устав от нестерпимой боли,
За облегченье, отдых и покой
Твою любовь отдам я поневоле
Иль память тех ночей сменяю на еду.
Возможно. Но едва ль на это я пойду.

Сдержать Хаос уздой четырнадцати строк,
Чтоб он из них бежать на волю рвался,
Коль повезет; вертелся, притворялся,
Как будто пламя он, и демон, и поток,
Нет счета всем его уловкам и повадкам,
Пока в границах я держу его,
Бесформенное это существо,
И он сливается с божественным Порядком.
Но вот уже прошли часы и годы,
А как высокомерен он в неволе,
И мы с ним оба лишены свободы,
Он прост, но он еще не понят — и не боле.
А я и без его признаний понимаю,
Что я своей уздой ему лишь помогаю.