Николай Добронравов - Как молоды мы были

Я очень устал, но пока не сдаюсь.
До станции «Отдых» пешком доберусь.
Чуть-чуть покемарю. На лыжах пройдусь.
И снова в Москве за работу примусь.

Тоскует душа и тревожится стих.
Мне трудно сегодня среди не своих.
Но внутренний голос твердит мне: «Не трусь!»
Поверьте, я счастлив, что вам не гожусь.

Мы – изгои. Уроды века.
Мы – несчастные горбуны.
Мы сегодня – мишень для смеха.
Мы – позор для своей страны.

Перебили нам ручки-ноженьки
и сломали спинной хребет.
И не может помочь нам Боженька,
и для жизни – основы нет.

Не престижны мы. Не богаты.
Дружим с честным своим трудом.
Небольшую свою зарплату
добываем своим горбом.

Мы – не примы. Мы просто нолики.
Мы не можем ни дать, ни взять.
Руки коротки. Руки коротки.
Руки коротки воровать.

В нашем обществе дух сиротства.
На карьере поставлен крест.
Убивается производство,
и все меньше рабочих мест.

Говорят, что мы – филантропы,
не умеем сегодня жить
и следить за друзьями в оба,
чтоб кого-то перехитрить.

Говорят, мы смекаем туго.
А в ответ нам – и нечем крыть.
Не умеем топить друг друга,
не могём барыши копить.

Говорят, вышел труд из моды.
Мы в стране своей – не свои.
Что ж… В семье, мол, не без урода.
А у нас даже нет семьи.

Нынче песенка бедных спета
на просторах родной страны.
Мы – горбатые риголетты.
Мы – несчастные горбуны.

Мы с долгами всё не расплатимся.
Покосился наш отчий дом.
Но пока что еще горбатимся.
Мы пока что еще живем.

Мы все уже не девочки, не мальчики.
Дожили мы до грустной седины.
Мы все теперь – обманутые вкладчики
прекрасной, но несбывшейся страны.

Не доллары мы вкладывали смолоду
в эпоху наших песен и побед,
а сердца нераспроданное золото,
души открытой яблоневый цвет.

Друзья мои трудились неустанно
и строили они не для продаж
и гавань для российских звездопланов,
и Братск, и Красноярск, и Уралмаш.

И все ж отсюда люди стали драпать.
Приелся «развитой социализм».
Мы сбросили посконный русский лапоть.
Да здравствует сплошной монетаризм!

Нас воры уму-разуму учили.
Мы слушались лжеца и подлеца.
Нам ваучеры грязные вручили
за чистые и души и сердца.

Остались мы на паперти намоленной
почти уже трагически смешны,
как вкладчики пропащей, неустроенной
великой недостроенной страны.

Утратили люди умение слушать.
Затянуты тиною уши, что лужицы…
Мы можем построить, мы можем разрушить,
но даже к себе не умеем прислушаться.
Мы все говорим, кто прямей, кто окольней,
мы все рассуждаем, кто глупо, кто миленько…
Когда-то был голос как звон колокольный…
(Мы даже не звонницы, мы – говорилинки.)
Мы с детства вступаем в словесные прения.
У всех выступления. Все – в упоении.
Порой подтверждаем не делом, а речью
под солнцем величье свое человечье.
Конечно, мы – боги. Конечно, цари мы.
Хозяева солнечной нашей обители.
Мы так о природе умно говорили,
но разве не мы эту землю обидели?
Наносят ей раны железные краны.
В лесу раздаются глухие удары.
И в роли новейшей, грохочущей кары
свирепствуют гордо электрогитары…
Третичные сосны не сгнили, а спилены,
их хор акапелльный давно позабыли мы,
и тайны дождей, принесенные с неба,
и шепот отроческий первого снега.
Когда ж мы успели так высушить душу?
Хоть к голосу сердца бы стать повнимательней…
Умели бы слушать! Умели бы слушать!
А слушаться – необязательно.

Не печалься, любимая, милая,
что так сумрачно в нашей обители,
что все доброе было, да сплыло,
что тебя так безбожно обидели.

Этой высокопоставленной челяди
мы с тобой теперь неугодные.
Судят нас не товарищи
– нелюди,
судят человекоподобные.

Королям нефтяным и бензиновым
так сегодня доходно и весело.
Но живется
невыносимо нам.
Мы выходим из равновесия.

Все активней – гламурные, модные.
А бедняги все больше унижены.
Все несчастные, все оскорбленные
с каждым годом все ближе и ближе нам.