Николай Добронравов - Как молоды мы были

Жизнь – житуха в минорной тональности.
Мы с тобой еще многих счастливее…
Наш народ терпеливый по-сталински
стал сегодня еще терпеливее.

Успокойся, от нас не убудет,
что к роскошествам мы не привязаны.
Мир коррупции – это
не люди,
это человекообразные.

Были русские соколы – витязи.
Были наши ученые – гении.
Дело вовсе сегодня не в кризисе.
Началось на Руси
вырождение.

Не забудутся те времена…
Наша жизнь – и позор и отвага,
и маршрут Ленинград – Колыма.
Нас везла в Колыму
колымага.
Лагеря, а потом и штрафбат
мы познали на собственной шкуре,
где на вышке – российский солдат,
Джугашвили – на верхотуре.
Поднимались мы к звездам со дна…
Королев выходил из ГУЛАГа.
И звездилась ракета-страна,
и тащилась страна-колымага.
Дети солнца, сумы и тюрьмы.
То небесная высь, то болота…
Мы – наследники той Колымы
и бессмертных космических взлетов.

…Но в стране, потерявшей лицо,
Королевы опять не в фаворе.
Мир наживы растит подлецов.
Пьют бомжи и ученые с горя.
Мир коррупции непобедим.
Взятка – вот она, наша сермяга.
И сегодня
от слова «калым»
возродилась
страна – колымага.
И опять мы живем на «фу-фу».
И подачки от газа и нефти
наряжают Неву и Москву
и спасают Россию от смерти.
Мы опять мельтешимся впотьмах, —
ложа VIP
и народ-бедолага.
И трясет нас убийственный страх.
И трясется страна-колымага.

Все в нашей жизни четко и привычно:
Работа – отдых. Лето и зима.
И так же в построении обычном
стоят на наших улицах дома.

Теснятся к лесу дачные участки.
К земле у нас не вытравлена страсть.
И снова мы возделываем грядки,
чтоб в рыночном беспутстве не пропасть.

Лишь там, где мчатся фирменные джипы,
где рядом – олигархи да братки,
от нашей жизни скромной
на отшибе
особняком стоят особняки.

Поселки и деревни перестроив,
вблизи от бывших центров и столиц
удельных княжеств, царственных покоев
владенья —
без законов и границ.

Стоят дворцы и крепости-уроды
на месте прежних солнечных полей,
на месте бедных наших огородов
и бывших пионерских лагерей.

Здесь высших сфер роскошная элита,
кейфуют и губернские царьки.
Здесь все закрыто.
Всюду шито-крыто.
Охранники – отличные стрелки…

Растет миллионеров поголовье
стадам другим российским вопреки.
Переименуем наше Подмосковье
в Великий Эмират «Особняки»,
а может, наконец, в Нью-Васюки.

Во все века страдала справедливость.
Во все века в России был содом,
неправедно добытое копилось
и бандитизм кончался не судом.

…И все ж еще остались на планете
места, где люди людям не враги,
где в скромном доме путника приветят.

Особняком стоят особняки.

Манифесты, словно струны
Девятнадцатого века.
И казалось, что коммуна —
Новоявленная Мекка.

И срывались люди с места,
Пели и митинговали.
И знамена манифеста
Старый мир атаковали.

Век двадцатый – век кровавый.
Время тюрем и сражений,
Время подлости и славы,
И разрухи, и свершений.

За кровавым светом алым
Белый свет мы проглядели.
Снова злато заблистало,
А идеи потускнели.

По марксизму правит тризну
Наше новое столетье.
Только вместо коммунизма
СПИД шагает по планете…

На перроне горят фонари допоздна.
Мчатся мимо экспрессы и ветер…
Он весь вечер сидит и сидит у окна —
человек в станционном буфете.

Кто ему это место его указал?
Есть ли где-нибудь братья и дети?
Безымянный поселок. Пустынный вокзал.
Человек в станционном буфете.

Нет портфеля в руках, чемодана у ног.
Нет забот о плацкартном билете.
Словно он преступил отчужденья порог,
человек в станционном буфете.

По программе «Орбита» идет детектив.
Возле стойки измаялся «третий».
Он бесстрастен и сух. И, как тень, молчалив,
человек в станционном буфете.

В закопченную даль оглянуться нельзя.
Нож ржавеет в холодной котлете.
От табачного дыма слезятся глаза…
Человек в станционном буфете.