Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

Завиднéлось далекое царство без сна,
В халцедоновых светлых долинах
Стояла ночная вода.
Открывались дремучие ставни осеннего камня,
И танталовой грудью пространства
Звенела рабочая мгла.

Опустись на колени в кремнистом ручье.
Пресной ряби пустырь
И верéсковый ветр понаслышке.
Все гудит молотков полевой перезвон.

Только гром мы услышим
Уходящих во глубь поездов,
Но и только… и хрипы ночной пересмены.
Не разбудят во тьме голоса.
Только рокот и шепот и смерть
И гром пробуждающих поездов.

Треугольный пакет молока.
Если угол обрежешь,
То белая хлынет тоска.
Как письмо непрочитанное
Пропадает в ночи.
Тихо. Молчи.

На росе разведенный,
Рассвет, помутившись, растет
За углом, где работа постылая ждет.
Я его позабыла,
Значит в памяти он никогда не умрет.

На окне на ночном цветных пирамид молока
Громоздятся мучные бока.
Молока струйку зыбкую чувствуя нить —
Эту память уже не прервать, не продлить.

Невозможно быть добрым или жестоким,
Можно быть только встреченным иль одиноким.

Потому и не верю, что о тебе говорят мне соседи,
Когда утро встречаем с тобою в знобящей беседе.

Вижу, как тяжело наклоняется профиль твой тонкий
К освещенной рассветом скользящей холодной клеенке.

Вижу: спишь ты и снится: качает вас строй поколонный
В той фантастичной далекой стране покоренной.

Видишь: держишь лоток ты с водой золотою,
И рассвет протекает сквозь пальцы рекою.

Но уж двери дробят, и голос доносится дикий:
Открывай, отвечай, за тобою из леса пришли твои
земляники.

Другой был век. Забылось все.
Сквозь призрачные сумерки
С невестой рядом провели меня,
Закрыв со всех сторон.
Сверчок томил в углу
Лесной древесной церквы.

Другое время…
Кровь хоть не текла,
Вонзилась скрепка в палец
В прихожей канцелярии
Для бывших каторжан.

Невеста накренясь
Широким гребнем света
(Страшишься ты, но помнишь)
Перед лицом слепящим наклонилась.
Но отвернувшись к тихому зеленому окну,
Ты видел: вытащили пруд на берег
Крестьяне редким бреднем.

Каштанов выпечка не та…
И сердцевину растоптав костра
Босыми мокрыми ногами,
Лишь слушать черном круге ветер,
И мальчик обходя по кругу,
Обметает угли,
И теплота раскрытой мякоти дороги,
И южной ночи темнота.

Учительница музыки жива,
Но не войдет уже в свою квартиру.

Там хоровое пение портьер
И хлеб посередине комнаты вечерней.

И низкий коридор, и кухонный сквозняк,
И пыльное в привычных скрепах небо.

Там улица покорная прошла.
И вечный дождь Вахтанговского театра.

Там в серых складках сотканных колонн
Пустынность летняя скопилась.

На мшистых шинах быстрая машина
Уходит длинными шагами.

И вечер наступает наконец
Оркестр театральный сушит ноты.

И в даль к Смоленской торною тропой,
Дверь приоткрыв уходят музыканты.

Учительница музыки жива
И множится складная книга детства.

Но дверь закрыта, ключ заледенел,
И в сонный бархат двинулась машина.

Испытанные кресел локотки,
И тающий бинокль на коленях.

О дай мне жалости к дракону,
Пока он спит,
И диктор шепчет равнодушным словом
Его дневную речь.
Покуда он не пробудился,
В глазах кровавые глубины не открылись.
Пока Георгий не пришел,
Свое копье не погрузил
В бессильный глаз.
Пока от боли дракон не стал столь человечным.
Дай мне успеть, покуда жив Георгий.
И диктор не способен в страхе
Летучей мыши сквозь себя полет сдержать
И в воздух словом отпускает.

У стен ночных Иерихона
Молчаливо стояли мы,
Только слышался шорох травы,
Да изредка в воронку трубы
Пробегал обессиленный раб с донесеньем.

Туда заглянули мы, прелью садов
Родимых тянуло из бездны,
Но гладкие твердые своды
Сходились, тая в глубине
Орех непроглядный хрусталика гнева.