Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

И тихий оркестр разводил
Неуемную песню вразброд,
Но знали мы: солнце не встанет,
Как жертвенный город падет
От звуков протяжных, словно холмы.

И с другом у темного входа
Не знали мы, что же нам делать.
Спадала вода с медного края в овраг,
И можно было в забвеньи заснуть
Меж глиной и теплой трубой,
Волосы под утренний ветер подставив
И уши заткнув пучками сухой травы.

Летнею днéвною тучей скользя…
Долго над белым ночным стадионом…
Парки закрыты дождем.
Храм ожидает, языческой тенью застыв
Медленных тяжких колонн на закате.
И побледнев,
Ты Минотавра увидишь,
Что рыжую женщину коленями попирает.
Рядом ладонь оскорбительно нежная ляжет
Тихим листом аканфа на гипсовой вязкой простынке.
Ты не поверишь, что может ее человек
Вырвать из бешеной клубящейся тучи вверху.
Ты не поверишь,
Кожицу персика собирая во влажный комок,
Чтобы найти на ее глубине
Морскую гранитную косточку груза.

Жадную влажную рукопись ночи встряхнуть,
И я в этих свившихся росистых листах был
Меж капель, застывших в летнем полете
К Карпатам под дальние ели в голубящих глазах.
И в ночи отомкнул эту ночь почти —
Замочки от молнии
Скважинки черные
На пальце во тьме благодатной крутя.

Почти подступился я к жизни,
И лица знакомых
Отпуская объемным дневным поцелуем —
Чуть длящую глину его.

Но в жизни сильнее, чем губы, мне толпы
людей шелестили.
И если б от свившегося края губ до укропа
пахучего
Достать хоть губами,
Не знал бы и горя я,
Знал бы, что жизнь
Не мягкая вода, что проходит в ушах
шумом полночным,
Но только, что я покорно и нежно твердею
И воздуху тихую твердость верну.

Что же стоишь ты, от слабости нежной колени согнув,
Маргарита?
Сквозь окно
Фауста видишь затылок,
Что склонясь над огнем
Багровые держит на свет чертежи.
Подорожник зыбучий
Сминает платье твое.

Что же стоишь ты на долгом крыльце,
Маргарита?
Серый в комнате схлынул огонь —
Мефистофель из маски исчез.

Что же застыла и в заводях с кем говоришь ты,
земля?
Не так ли презрительно морщит тебя
влажная маска воды.
Если не слышу я, что ты говоришь
Потому лишь, что разным временем
сухие повязаны вены,
И медленно ты, земля, слова произносишь
И звук сырой сырой источаешь
Здесь на крыльце под мальвою огненной света.

Старится тихо вода…
Ключами звенят проходя…
Солнечными звеньями по дну проводя…
Тихо застывшую тень удильщика роняя
И тень поплавка
На морщинистой дрогнувшей возвратной воде.
Рыбы жестя́ная тень мимо во глубь ушла.

Мойры шепчутся в тихих хорах…
Порт занесенный полуденной сыпью и светом
В лишних бликах по стенам.
Медленно тень… ах, лепетно жизнь… тень
Отходит вперед.
Сребристую сетку кефали
На звездчатой чешуе руки
Струйкой воды обводит рот наклонившийся
жадный твой над фонтаном.

В трамвае, затерявшемся в толпе,
Сквозь окна мокрые, в снегу весеннем
Мы видели, как улицей они прошли…

Несли его торжественного,
Слепленного не из стеклобетона,
Не из флажков, по-детски клеем пахнущих,
И не живого пронесли по улице.

Не знаю я, в какой далекой высоте
Его несли на длинных бронзовых шестах.
Весь выпуклый, в мундирных пятнах,
С крошащейся соломой из матраса на плечах,
Он двигался в весенней вышине,
И солнце поминутно открывая,
Нам глаза слепил.

Не для больниц несли его врачи
На поднятых руках тяжелых, как носилки,
Не для учения несли учителя
И не как пугало сжигать над пустырем.

Он двигался, танцуя в вышине,
Его обняв, теснились на ходулях
Напудренные плакальщики в стальных фуражках.

Его несли торжественно под гул
Небесного автобуса, везущего к работам
Известных нам детей.
Был полон небосвод сенной трухи.

И вот прошли они, куда?

Я знаю, больше не вернутся
Ни те, кто плакал и ни те, кто молча шел,
А тот на бронзовом шесте подавно.
Куда они ушли, с какого места
Шагнут с заснеженного обрыва?

А что осталось нам?
Смотреть сквозь засоренное сенной трухой
окно трамвая,
Как здесь на мостовой сметает черная машина
Обрезки лаковых ногтей ушедших тех.
Да в небе аэробус ворочается на повороте,
Как списанный вельможа на диване.
Невнятны нам дела твои, о, господи.