Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

Видел я в сумерках: стройка идет,
Люди парят на стропилах.
Горько смыкается брезжущий лед
Этих рисунков застылых.

Я бы попробовал с пачкой углей
Врезать их след в котловане,
Чтоб эти крылья растягивал клей
Перед ночным расставаньем.

И ради будущих этих гравюр
В небе ползти с дельтапланом,
Крóя пучки пятипалых нервюр
Трепетным барабаном.

Сбросить над озером башмаки,
Стягивать ноги к затылку,
В воздухе низком, где вьются шнурки,
Каждую чуя прожилку.

Все по рабочим укрылись местам,
К ночи крепя перепонки,
Что-то знакомое чудится там —
В шалях растянутой пленки.

Хрустнув под дальний строительный гул
Резким крылом аппарата —
Это художник свистяще смазнул
Реющие «Диспаратос».

Белые твердые пальцы,
Сизые сливы из тьмы,
Что же таится еще
В медном венчающем хмеле?
Разве мы сможем объять
Густую осеннюю тяжесть.

Сколько хрустальных плодов перемелет
Низкий душистый табак забытый.
Разве все мысли мы можем вместить,
Разве не скучно, не сладко осенним днем,
Греясь под редкою синью,
Тихо во рву шептать.

Ветер под вéчер настанет,
Волосы женщин распустит седые.
Что же над глиною теплой
В забвеньи ты спишь в траве,
Памяти темный плод?

Что я помню еще
В погоне за метром —
Жизни метром и крови размером.

Помню я, вечером предгрозовым
Поезд вышел к украйнскому мелу,
Где в синеющей бли́зи
Тот берег реки
Синим белым молчал.
Лишь щелóчные травы обрыва
Желтой пеной кипели внизу.

Помнишь, жизнь,
Мне почудилась сладость твоя.

Сколько чéрпать из ласточкиных гнезд
Их песчаных,
Из песчаной горы полной щедрою грудью.
Если б так не палила земля,
И в молчании не облизывать губы.

Не в силах я вспомнить
Ни поле, ни моря нескошенный холм,
Ни возраста, ни вьющихся бальным простиранным
шагом
Волос, оборвавшихся на ветру.

Возраст мой не помечен еще.

В яростной тишине,
Обнаружив себя на площади гневного города,
Что же дрожащую руку свою берешь ты
другой рукой,
И, древесину с кожи смахнув, золотистую вафельницу
тебе подают,
За бежевым сумраком крадучись
В рыхлом движении крошащихся мороженных струй.

Запечатлеть.

Дайте почувствовать на невстронутый вес
Вес ваших парных локтей в изумительной
пирамиде,
Что строили вы в московском оранжевом небе.

Ваши друзья не чета… тому… тем…
Раз… если первый ты, знаю тебя,
Мы встречались… да, знаю тебя,
Я сын твой, я брат твой, я тысячи
Раз говорю, что не только мелькнувшие майки
И звездочки шпор на верху, на колонке спортивной
твоей пирамиды
Тебя не вернут. (Запомни.)

Любовью метить вас. В пыльную синь. Но не хватит
и синьки,
хваленые щетки, не хватит щетинок
с синими волосками от краски.

Репы не хватит, чтоб соком своим лепнинам и бюстам
горячим
карнизов придать земляной
очарованный вид.

Не хватит углов у столов с лимонною выжимкой, чтобы вас
захватить, словно театром,
и боком лиловым синить
от удара при виде
заката во рту
театральном.

Здесь театры стояли и форумы жили и жилки «Аквариума»
чешуйками рыбок листвы заговаривал
жилки чтоб вас останавливать
милостынь ваших чтоб деньги
обратно цвели и вились
по рукам вашим.

Но траты… не театры, прошедшее время прошло,
но оборванный
спуск и больно пружине во тьме
оловянного детского пистолета
щиток не горит на закате
и кнопкой трепещет
приколотой к месту обрыва
и плот проплывает
над театром пустым.

Пометная карта разграфленная по людям и по назначенным
дням выдыхаясь не метит и так
не гнетет нашатырный приложенный
день ко рту стенописца.

Не запомнил откуда берется начало обдумать и это но
временный диск отсверкал и я
никого не запомнил.

Нет, ничего не запомнил, но гни́лую воду под серыми
железно-закатными теми вратами запомнил
и выкатил обод, так тихо прошедший
по краю рифленого камня
и музыкального сладко-каменного
дворца, что замерли все
и сжавшись в сладкой
обученной сфере добра
твоего прошли по вискам
с стальными пластинами
закатными бликами
в них но без номера
лет и пропали…