Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

Не молчите, скажите мне что-нибудь!

Пол уже подметенный
Чист от праха будущих наших ночей…

Все ушло из летящих огней нюхательной соли,
Из машинки лоскутных брызг,
Из гадательного клубка…

Все ушли,
И я остался один
В этой комнате темной,
Где жила ты одна.

Что делать нам со списком пожелтелым бытия?

А ты
Словно в проданной комнате мира
сидишь…
С печатями пахучими,
С суконками от шахмат постаревшими.

С обуглившимися цветами,
С букетом воплей давних, с жалобами неподписанными.

Со всеми неудобными телами их в руках твоих,
Как в грубых колыбельках лубяных.

И в затененной комнате ты вспомнишь:
Ты словно школьник
Прошел тогда прямой дорогой сквозь кладби́ще,
Ты оказался там,
Не находя ее могилы.

Молчат предметы тишины,
С тобою за руку здоровается липа,
Но ворох всех цветочных документов
Обрушится сквозь звон венков ночных
Все той же медленной неуловимой комнаты…

В комнате прежних трубных багровых маршей…
Вспомнил я площади
В холодном свирепом барокко.

Но не могу я пройти
В комнату, где ты жила.

Там рядом с односпинной кроватью.
где куклы спина прилипла
к длинной площадке буфета…
в ночи глазами фарфоровыми скользя
по пыльному карнизу тени…

Ныне, ты новая спишь

Под отблески незнакомые
Дисков и магнитных радуг гремящих
из-за стены, где соседей тела молодые
будто в какой-то мастерской ученичеств
тебя отражают в поседевших стальных
своих гобеленах на стенах,
чтобы изморозью рук и глаз
очнулась ты в комнате за стеной.

И вспомнила…

Как мужа баюкаешь ты за тридевять земель
в нитяной кошелке,
а не здесь не в этих узлах
и тритонах влажных одежды
и в одолжениях вечных у пуговиц,
чтобы мог он к ближней горыни выбраться,
к холодному песчаному склону ее.

А ты говоришь, что море…
А!.. говоришь… море… и трепет
лепестков сухарей в руке и
уголок паруса, прижатого
между створками разогретого
дневного трамвая.

Если коричневый край тоски, как нагар батарей,
всей чешуи от картофеля
в белой сиренево-свежей трясине,
когда пол в очертаниях ласточек
и ног, отклоненных от встреч
в канцелярии утром.

Свежий скрипичный очисток-листок от картофеля,
что же за скрипкой,
что же еще за плечом
складок несшитых концертных платьев твоих?

Что же за скважинкой скрипки,
что же еще за ее очертаньем?
у ворот забытого дома
ты играешь на скважинке той ночи,
когда за оградами в воздух вечерний памятники излучают
сенной прототип мокрого лба
и хвойного дорогоглазого дома в июле.

Дорогоглазого дома… и скрепки и скрипки
для прилипших денежных знаков дневных,
переплывших границу памяти
между всеми на дно погруженными,
где отпечатки пальцев,
как денежки случайные на дне у подножья фонтана.

Все, что запомнил я – лишь вас,
Чудесные люди иные.

Ваш мир – мир счастливый,
Как капельки денег на весеннем
снежном крыльце…

А этот трамвай к больнице твоей не спешит,
и лебедь скольжения тишины
над черкизовским черным прудом…
и домов отпил или сруб…
дом, что сгорит, переправившись
в вечный запах.

Где же мост между теми
зубными железными длинами
и летней цветочной сухой слюной
Между мной и тобой
Между мной и тяжелым хлястиком
ноющим…

Жаль… только жаль мне тебя…

…и пуговицами хлястика, что тяжелым
грузиком реет всю ночь над твоим окном.

В комнате прошлой твоей в шесть часов
открывалась тьма в сонной щепоти
и разжимке под шелест и шепот
и уход твой из комнаты в снежных висках трамвая,
в их боярских красных обводах
и в пышных тулупчиках снежных одежд.

Я ушел из комнаты этой… как и ты тогда уходила
в новый холодный день,
я шел сквозь мерзлые чертежи,
которые я не знал,
если запах-борец возник
этим зимним разорванным днем,
значит летопись жизни не зря томилась в печах,
значит не был исчерпан ни щебень,
ни песок мелочной под лопатой во рвах.