Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

Трамвай трескучей дрожью просквозит
зеленоватым семенем
в грибных изгибах белых изоляторов
на повороте.

Ты ли
Зеркало руками охватишь
(С темными лентами глаз?)

И белый бритвенный свет
Эпидемстанции за окном…

Та вода за столом,
Что изгибаясь рукой твоей становилась
Влага на белом столе – та звезда
на мутном дне под стаканом.

Вся ты здесь
По эту сторону стекла
С именем провинции земли на губах.

Кто ты нынешняя, ты ночная
и надо все силы собрать, чтобы вспомнить
не та ли, которую в прошлом я видел
и когда перед сном
будущее появится на исчезающих
жалких конфетных узорах.

А ныне… я полон умолкнувшей
влажною пылью —
пылью часов.
И медная плавная ночь мешает
мне прошлое вспомнить.

Где же средина жизни и моря,
где пенный его полумесяц?
Там, за белой оградой земли?
И в просверленной зелени трамвайных путей,
Изъятых и сваркой ночной подсиненных.

Ты ли мелькнула тогда у парковой низкой решетки?
Там где в летней листве проступили
словно пятна из снежного детства
на коже погасшей жирафа
сквозь бегущую сеть зоопарка
в надломленных светом деревьях.

Пламенем жизни зеленым объятый!
Ты ль это в памяти платье свое на свету
примеряла
Под редкой московскою темью,
Платье забвенья?

Лестницы глиной полны, как ракетные сумерки
часом ступенчатым
с красными пятнами крылий.

Где же я был, когда жизнь совершалась?

Только слухом своим из будущего,
застигнутый у ледяного лотка?

Белые ветви забытых деревьев в ладонях хрустнули,
звуки ушли в тот мелодичный колодец,
в который резьбу от гайки
я проливал ночь за ночью
под маревом над теплицами озаренными крыш
в прозрачной жести без меры.

Неужто струи речные, стволы деревьев,
что в руках холодали,
камни фруктов и долины парковых жнитв,
дары огородов далеких,
неужто все это закрылось сейчас молчаньем
и праздником сквозь поцелуи века иного
и пробуждением ткани
в холодных сумерках зелени у окна?

Это снова берег, покрытый ветром…
И побег твой от ветра у моря…

Бег твой по замерзшему
пляжу ты помнишь,
Но отчет нашей крови не нужен нам,
Где зимы еще нет в отступающем
тяжеловолном море,
Пояс его цепочками замерзших
брызг еще брезжит.

Рядом с нами замершей жизни сосна,
Скаты звонкие ее черепицы,
Планеризм чешуи…

Отступает к морю
Почерк ноги твоей
И кожи без запаха хвои.

Ночь без запаха, ветер без запаха.
Ночь безошибочной жизни горящей
Только ветер… и друг его ветерок
в улыбающейся расческе исчезнет
в руке твоей перед зеркалом
тайного ребуса грани
и поворота ключа в воде.

Это ты на ветру без шляпы
в планерной этой сосне расщепленной,
ты возникла из зимней тени и рядом со стеной
проступила
с летним шепотом и кильватером скрипа
ногтей, задевших трещину
штукатурки
и со шпилькой обломанной
боль позабудешь и в зеркале узнаешь меня
за спиной.

В промежутке провинции жизни твоей
В створках зеркала, шелестящего,
Словно книга осенняя
Просьб и прощений у низких киосков.

Ты увидишь
Как склонившись в плаще и поясом
поддакнутый своим холщовым,
Учитель мой,
Ты во тьму протянул мякоть своей ладони.

И шляпы оги́б павлиний
Из маслянистой шелковой боковины
Убрал ты под фетровый гипс
Умоляющих скул твоих встречных.

Больше мне нечего вспомнить оттуда…
Размягченные памятники
Хранили косточки сливовые…

Можно по капле вернуться назад
Между летних нагретых ворот
С багровой решеткою винной.

Проплывали мимо куски арматуры
С вздыхающей окисью бледно-зеленой…

Ты прошел в туманную низину твоего переулка
С томной скрипочкой вдавленной несмываемой
своей улыбки.

Проси же прощенья у времени,
В вихре руки, описавшей свой шаг
ремешком от часов

Пока еще времени ты своего не покинул.

Сквозь губы прошепчешь: «Прости».
И пальцы бронзы чернильной
За алой золой замалюют бег твой
воздушный
по контуру зеркала
и утренний клей сохранят на стекле.