Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

Из теплых книг дождь смежающих книги ресниц,
Из бережной будущей вечности…
Книгу хоть в этот конверт из распавшейся
газеты закутав.

И летнею ночью в открытых пространствах
квартиры

Вас прижимая
К плоской карте темной груди своей
Без окон светящихся города
средины жизни.
Жизни чужой?
Нет, не моей…

Ведь не время сейчас часов металлических
и других – с передвижным этим театром,
и точек черных в глазах —
цифр зеленоватого макового московского неба.

Дочери… Сестры слез милосердных,
тронутый парус материи вашей,
словно грубым шнурком продернут в ночи,
и прослышен звонок прохладный.
Это площадь средь мира,
в которой я пробуждаюсь,
я иной,
Но веет все та же прохлада за вами.

Нет, из сна этой ночи уже не вернуться…

Под ее небесами цветными
Ты прошел.
И он все сидел, взгляд свой подняв
От бритых сандалий
До ступеней циклопичного зданья
в зените,
Ломая в руках лучи золотые,
Хоть солнце заката ушло.

И вот говорит он:
«Хватит, пора поквитаться,
Милые символы века».
Чтоб начертить в огненном небе
Математики буквы иной.

Кто же их пишет их прахом белым,
И камень-орешек в руке царит,
Кто же царапает доску беззвездную
И мыльной зеленой водой
Смывает буквы со стекла зверозубого?

Нет этой ночью
Не надо больше сжимать
Мел это – крупитчатый снег,
Чтобы где-то в другом берегу
«Мене», «текел» прочли.

Но все же
Ужель это только обманная маска —
Зеленая поросль и сеть ускользающих букв,
Лишь теневое письмо
В блистательной режущей кромке под солнцем,
Зазубренной голубизною клена?

Знаю, настанет пора,
И из этого века
Грозные вычтут слова,
Как знаки ночные, скользящие вверх по реке.

Город остался за прежней чертой
За вершинами гребней своих и каймой
светящего тела…
Все оружье его, все ржавые солнца гербы
и доспехи
Разошлись в огнях путевых.

Ветер вошедший гремит и кружит тебя,
забывшего лечь на мгновенье.

Рваться из комнат, из комнат и комнат…
В воздухе смятом, затрепетав на перекрестке его,
Превращая дали пустынные переходов
В коридор бесконечный вагона.

Рваться сквозь сон этот
С раскаленными дырочками поддона
вагонного,
Чтобы снизу прошла обугленная родная кора.

Раскаленные тьмы и трубные ливни…

Слово свое мятным приступом речи забудь…
Слово и речь… И речные его промежутки
за стыками рельс и паузами проступят.

Запахов поздних в прорéженной ночи
вздыманье —
Это последняя нашему телу преграда.

Поезд, ветрам открытый,
И пройденный ветром тоскливым
из конца в конец.
Темные струи его,
Как имена, между вещей ваших хрупких,
Обвившие заводи ледяные.

Все воздушные этажи, промывы,
Где вещам уготованы ниши,
Только в вагоне пустом —
Черешни косточка в оболочке воздушной
И кукурузы изъеденный тенью початок,
Что проходит на плитах наклонных
дощатого пола.

Вот открытая до истока вещь,
Ты меня ждешь
Томительней тени от лестницы,
прислоненной за дверью.

Темной щетиной темноты заплаканной
ощупать вас.

Во всем открывшемся грушевом запахе
загнившего моря…

Тыльной стальной стороной руки́ отбросить
Ладони иных людей и вещей ледяных

Редкость нательных запахов оживит
эти стылые двери-поля,
Уйди к себе, теплый нескончаемый вихрь,
Где венчик вещи открытой —
изгиб лишь предскажешь.

Зачем выцеживать пробор
Зубчатой лестницей полночной?

Продребезжит ли рамой темнота,
Трамвай меж морем и беленым шкафом в окнах прозвенит,
Раскроется ли в нише пыль земная?

Зачем глядеть в стекло,
Глаза подтапливая смолкой ягодною слез
И волосы гребнем ночным
с пеной невинной во тьму отводить.

Танцы давно закрылись.

Что зеркалу ночному ты внушаешь,
Прихорошась и приодевшись?
Пред вертикальною стальной равниной,
Здесь пред морской провинциею мира.