Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

За собой оставляя в разомкнутом свете
лишь обрывок газеты
На одной стороне газеты
Ты в афганской просторной каске
На другой стороне —
Ты убит.

Перегоны-мосты
Вам привидятся на закате,
Силуэты дорог
В резкой сырости бязевого белья,

Силуэты мишеней с белыми оспинками от пуль

Голоса…
Через строй переездов
Раствориться немыслимо в этой земле.
Омега-моря-подкова
На твоей, как браслетка, надета руке,
Ты потянешься в ночь,
Увязая прощальной рукой,
Но не в нашей земле.

Живы все, кто вернулись.
Молох в серой мерлушке,
В усах и улыбке-пенсне
К вам приблизится на вокзале
В той объемной оспенной
фотографической серой икре…
Ты въезжаешь в лицо его, закрыв глаза —
в крупнозернье этого века.

Ты въезжаешь в свой город
На яблоках спелых
В дневальной грозе,
Что смывает с плеч знаки различий.

Ты въезжаешь в Москву
В подбровья мостов и садов
В ветки редкие световых реклам
И десны госпитал е й,
Где в потерянном завтра-сегодня-вчера
Иероглифы в серых халатах
Подметают больничный двор.

И одежда разъята твоя на ура,
Ты вошел в половину световую лица,
Ты вышел из ниши тени,
И подковка сверкнула во лбу: омега моря.
Счастья не хватит на всех.

В зале темно,
Но елочный запах уже появился
В темной золе неизведанных прежде предметов.
Цифры в игрушечном сердце не спят.
Пальцем их в диске ракушечном тихо заводят…

И голос гудков сердцевин
В вокзальной пыли отзовется
Из щелéй болевых пробудя́тся вихри
всех швов позабытых,
И павшие нити, что в щели соленой смолой убирали,
Очнувшейся влажною стружкой завьются
И палец уколют в ночи́ открывания двери
прохладной и нежной

Неотделимо тело от парика,
Неотличима зеркальная гладь реки
От завитков зеленоватых трав.

На что мне добротный костюм,
Он и так запыленный лежит,
Словно старый конверт на дне светлой реки
В одна тысяча девятьсот сорок седьмом году.

Не надо и створкой зеркальной кареты
Лучик чужой ловить,
Чтобы светить в себя,
Ведь в камере-обскуре забытой
Все свалены в стихотворных позах,
И кровь девятнадцатого столетья
Похожа ныне на желе для бритья.

Кто подскажет мне как мне быть,
Если тело всего лишь храм,
Кто нашепчет мне в уши
Улицей зеленоватой
Королевскую тему и шестиголосный канон.

Как белесая медь вокруг разлита…
И в березах бирюзовая сыпь на запястьях.
Ты ли думаешь, что возьмешь меня
Гулом чугунным, идущим из ноздрей коня?
Как посылку для века небудущего схороня
И химической надписью
Поджигая в воздухе, отошлешь поклон.

Немота стены из зеркальных линз реки бирюзовой.

Я осень вспомнил позднюю,
Когда венчальный серебристый желудь темный
Вниз сквозь редеющие руки пролетает
И сквозь редеющие сети солнечные
Друзей твоих.

И смутный дуб в падении злаченых
желудей увидишь
И клена влажного нездешнюю стальную красоту.

Заглинили дороги вдоль оврага,
Копытца давние печально отзвучали.
Но эхо дальнее все ближе,
Чудесный вкус воды
Все искренней в твоих ладонях.
И шар прозрачный соберется
Из тысячи умытых маслянистых брызг,
И гладкая его поверхность
Вдруг на колени хлынет к нам под солнцем.

Коричневый отсвет на городе…
Ржавеющий вечер сквозь дымную кровлю,
О как же обнять листву и ослабнуть
под тяжестью тени земной
В щедрости предвечерней.

Но поздно сжимать этот отблеск у листьев
И закатной вытертой кровли ржаной,
Поздно, ты слышишь, поздно.

Поздно уже говорить.

Поздно шептать
И лимонные дали гасить
И наконечники стрел ссыпать
Ржавой звенящей струей в карманы
Из распавшегося кургана.

Сухость бетонных столбов с виноградной лозой,
Медных ночных проводов
И зелень латунная под ногами,
Кирпичный отсвет тел наших,
Дарующий в подземной теми метро
Осенние георгины.