Сергей Стратановский - Изборник. Стихи 1968–2018

«Сквозь призму боли и ужаса» назвал Виктор Кривулин свое послесловие к сборнику Стратановского «Тьма дневная».

Боль, по наблюдению Бориса Рогинского, едва ли не основной сюжетообразующий мотив его поэзии: «Именно о ней, боли, доступной не только поэтам, не только людям образованным, боли, объединяющей все живое, то есть о боли физической, Сергей Стратановский пишет так много, будто она и есть главный духовный опыт человечества…» [13] Рогинский Б. Пусть он запишет // Рогинский Б. Пцу-пцу. М. 2011. С. 170.

Во всяком случае – петербургского человечества, породившего «петербургский текст» русской культуры, обнаружимый в лучших его образчиках до сегодняшнего дня не у одного Стратановского.

Опыт по меньшей мере неустранимый, даже если не говорить о страданиях душевных как причине нашего сознания – по предположению достоевского «антигероя». Куда как слабо защищенная что от внешних, что от внутренних раздражений, наша телесность – не менее острый источник болевых ощущений. И не заметно, чтобы персонажи Стратановского, подобно стоикам или христианам, видели доблесть в безмолвном перенесении телесных недугов. Скорее настроения Стратановского соприродны переживаниям древних греков, видевших в боли лишь посланное судьбой несчастье, от которого хорошо бы тут же избавиться. И мы в этом отношении сегодня такие же «греки», как поведано поэтом в стихотворении «Холера», написанном в 1970-м, «античном», году:

Да, боль у Стратановского – атрибут жизни, времени, в котором нам довелось пребывать: «Так время сквозь боль и спросонок / Пугает и прячешь лицо…» Естественное продолжение «Холеры» («На улицах летнего света…», 1970) с ней рядом и поставлено.

Если нет боли – то и вера, где она? Так спрашивает повествователь в стихотворении «Письмо к брату (1984):

И вообще в начале было не Слово, а Боль. С Болью наедине – значит с Богом наедине. Это если говорить о человеческой жизни. Особенно о ее истоках, какими они представляются поэтам, даже таким неверующим трубадурам побед, как Маяковский: «Грядущие люди! / Кто вы? / Вот – я / весь / боль и ушиб» («Ко всем», 1916). Это не открытие. Это исторический факт. Жить в России просвещенному человеку, не тревожа, говоря словами Радищева, «нежный состав мозга», невыносимо» [14] Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву; Вольность. СПб., 1992. С. 22. .

Но не все, конечно, у Стратановского так четко разграничено и определено, да и редко где он пишет о боли от первого лица. И не только по своей исключительной целомудренности. Поэтика его стихов и их содержательная субстанция антитетичны. И к тютчевским стихам у него найдется контрапункт в «Тьме дневной»:

Редко кто не процитирует в статьях и разговорах о Стратановском одно его стихотворное высказывание: «Глянь, на дереве жук-гуманист, / Тихим пальцем его раздави» («Трудно зарубцеваться / детским обидам, царапинам в сердце, в уме…», 1976). Вроде бы это написано от имени «детей-изгоев», компенсирующих свою ущербность мучительством кошек и прочих тварей. Фокус, однако, в том, что представление о «жуке-гуманисте» и свершаемой «тихим пальцем» казни не из их несчастного, всемерно придавленного интеллекта, это уже указание «свыше», сигнал из недр эстетически изощренного авторского сознания.

Интеллектуальную жизнь андеграунда середины 1970-х характеризует весьма бурный прилив христианской духовности, противопоставленной как официальному «советскому гуманизму», так и, что в данном случае много более существенно, идеологии Ренессанса. Кульминация неоправославного натиска приходится на издание тома А. Ф. Лосева «Эстетика Возрождения». В нем сокрушается как раз неугодное нам «Западное Возрождение», его «титаническое возвеличивание человека в окружении по преимуществу эстетически понимаемого бытия» [15] Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978. С. 45. . К бичуемому А. Ф. Лосевым типу «заправских гуманистов и светских литераторов» [16] См.: Там же. С. 291. Стратановский в ту пору несомненно не принадлежал. В стихотворном «Диспуте» (1979) устами Гуманиста произносил вполне «светские» речи: «Что Бог? Он жил, страдал, исчез. / Недолог Божий век. / На лестнице существ / Отныне выше прочих – человек». Да и «заправским» ортодоксом тоже не был – ни тогда, ни сейчас. В том же «Диспуте» самую проникновенную речь произносит у него не Богослов, не Новый богослов и никто другой, с их пышной символикой и залихватскими метафорами, а Просто верующий: