Сергей Стратановский - Изборник. Стихи 1968–2018

Все просто, но и этой простотой не обольстимся. Некрасов здесь другой, пришедший от Мандельштама, представившего свою московскую квартиру в виде заколачиваемого гвоздями гроба: «Как будто вколачивал гвозди / Некрасова здесь молоток» («Квартира тиха, как бумага…»). У обоих поэтов Некрасов – тот самый автор «Дедушки», что так и не решился открыть тайну прошлого: «Вырастешь, Саша, узнаешь…» Ибо через прошлое открывалось будущее: «Душу вколачивать в пятки / Правилом было тогда». «Общего смысла» и здесь нет. Если не представить себе, что весь он – в боли. Как и Бог. Тот, что милостив – в гневе.

Что же «сквозит и тайно светит» у Стратановского в «краю родном долготерпенья», насколько этот край лирически осязаем? И что в нем осязать? Царскосельский «отблеск кровель золотых»? Не заходящее над империей солнце? Представлял ли себе и сам Тютчев эту новую Поднебесную с ее просторами, где, кроме «бедных селений» и «скудной природы», мало что сыщешь? Представлял:

На имперскую утопию Тютчева Стратановский откликается утопией Гоголя, увидевшего из Рима далеко на северо-востоке «чистилище душ грехопутных» [11] Из стихотворения «Гоголь пишет второй том „Мертвых душ“» (2001). . То есть в России «вечные вопросы», «больные вопросы» не геополитикой поставлены, а колеблющимися, ведомыми одним «юродам» критериями в различении добра и зла, чем и меряются у Стратановского наши пространства. «Солью вины», она же «соль земли», – с самого литературного дебюта. Ни с каким другим поэтом не сравнима та изначальная молния, что осветила и пронизала его поэзию:

Точки нет, дальше – бесконечность, отчасти православная, с ее культом «нищеты духовной». Но стоят даты: «1968–1972». Выкристаллизовывалось четыре года и осознано как судорожное, снимающее пелену с глаз художника откровение. Вопрос для творческого сознания задан небывалый, но – «петербургский»: можно ли из «посредственности» высечь «искру божью»?

В первом сборнике Стратановского «Стихи» (1993) он поставлен вслед выполняющей роль эпиграфа аллегорической «Тыкве». Аллегория возникает в результате замены фразеологически уместной «тысячеустой, пустой молвы » художественно более выразительной «тысячеустой, пустой тыквой », каковую поэт и воспевает «в ничтожестве своем», обрекая себя же на гибель. (Заметим здесь и мастерскую игру на разнящихся значениях определения «пустая»: в первом случае «бессодержательная», во втором – «полая».) Момент гибели – есть озаряющий сознание свет, единственно достойный запечатления (в амбивалентную символику тыквы – от «прародительницы всего сущего» в Южной Америке до образа пустоголовия и безумия в Древнем Риме, в более близкое время – эмблемы Хеллоуина и т. д. – вдаваться здесь не будем). И еще заметим: если Стратановский начинает свое литературное странствие «Тыквой» (этим стихотворением, кстати, открывается и самиздатовское избранное «В страхе и трепете»), то и его последний сборник завершается стихотворением «Мы вырастим арбуз…» И в том и в другом случае в обоих образах метонимически интерпретируется библейская история о бежавшем «от лица Господа» пророке Ионе, очутившемся за свои сомнения в Его могуществе во чреве кита, снова затем освобожденном и снова усомнившемся… Последняя сцена «Книги пророка Ионы» рисует героя у стен Ниневии под растением, взращенным для него Господом. В церковно-славянском переводе растение названо «тыквой»… Сомнения Ионы, его перманентное желание смерти – один из центральных сюжетов Стратановского. Ибо «В мерзком чреве китовом / дар говоренья громо́вого / И борения словом / обретает пророк неуверенный…» («Пророк Иона»). Сюжет о спасении в гибели как первооснове лирики несет в себе и ее необычный катарсис: гибель, горе – дарованы судьбой, они и есть дарование [12] См. выше стихотворение «Громом Господь поразит…» .

Чтобы дать представление о средостении лиризма Сергея Стратановского, о воплощаемой им гармонии, пожалуй, хватит и одной его строчки: «Прошли года – потом пришла беда…» из стихотворения, беды не обещающего: «„Я счастлива“, – сказала ты тогда…»