Сергей Стратановский: Изборник. Стихи 1968–2018

Стихотворение Стратановского зарождается в непролазной чащобе – аленьким цветочком, гроздью рябины, въяве растущими и крепнущими на глазах читателя. Поэт «обманывает» его привычные ожидания, но показывает не какую-то химеру, не эпатирующую «подробность», а искрометную, обжигающую наше сознание реальность:

В дальнейшей стихотворной практике у Стратановского еще сильнее, чем в этом примере, определенный содержанием меняется строчечный ритм, то исчезает, то вновь появляется рифма, зияют пробелы в пунктуации или, наоборот, речь становится насыщенной графическими символами, а двоящиеся образы, вроде «магдалины-рябины», падшей и святой, вызывают поражающую непредумышленностью смысловую аритмию…

Рассматривать явление Стратановского как плод, непроизвольно сорвавшийся с какой-либо литературной ветки, затруднительно, ибо его эстетика отрицает «школу» во имя утверждения творческой индивидуальности поэта.

Всякий настоящий художник в конце концов «школу» преодолевает. Это в природе мастерства. Но здесь мы сталкиваемся с уникальным случаем принципиальной внесистемности собственно стихотворного метода. Метода, попирающего традиционную дихотомию «природного» и «культурного» – при очень явственной чуткости поэта к культурным явлениям, к истории культуры в целом. Философский мир Григория Сковороды и Николая Федорова, йенские романтики с Фридрихом Шлейермахером, проза Николая Гоголя и Андрея Платонова, беседы с близ-ким в молодости по духу Кириллом Бутыриным повлияли на поэзию Стратановского больше, чем самые значительные из стихов его предшественников и современников. Разумеется, и собственно стиховая перекличка Стратановского с державинским «металла звоном», с лермонтовским «непроходимых мук собором», с хлебниковской «нагой свободой», с мандельштамовской «шестипалой неправдой», с агармоничными смысловыми жестами раннего Заболоцкого и обериутов, – все это налицо во многих его текстах. Есть в его ритмах и нечто блоковское, от его второго тома – с «Городом» и «Снежной маской». Выбор большой. Только вряд ли дающий ключ к пониманию возникновения в нашей литературе феномена Стратановского. Не примем обычную, хотя и сильно развитую, филологическую память за рецепцию и вектор развития знакомых культурных форм. Поэтическая просодия Сергея Стратановского настолько своеобразна, то есть далека от сопутствующего нашим устоявшимся представлениям о лиризме, что при первом знакомстве с ней можешь и вовсе растеряться – да стихи ли это? Стихи – даже если иметь в виду чисто стилистическую, «формальную» их основу. При весьма рационально выстроенном событийном их каркасе практически все они держатся на синтаксических инверсиях фольклорно-библейского типа, наследуют имперсональному строю народного стиха. Основной прием Стратановского – это перевод бытовой речи в своего рода былинный регистр. Он осуществляется при помощи незатейливой операции: определение перемещается за спину определяемого, помогая смыслу скользить от предметного к эмоциональному. Поскольку функции определений несут преимущественно прилагательные, с их безударными, «женскими» и «дактилическими», окончаниями и ставятся Стратановским чаще всего на конец строчки, они способствуют бемольному понижению тона высказывания, придания ему интимной достоверности, житейски не завершенной, открытой долготы… Вот кстати пришедшийся сборник «На реке непрозрачной» (2005) с соответствующим заглавием и стихами. Возьмем из него для ясности несложный пример, отчетливо демонстрирующий манеру поэта, общую для всех его сборников:

С архаизирующими особенностями синтаксиса Стратановского связан и словарный состав его поэзии, с ее уклоном в образование сочлененных существительных вроде «смертопощечин», «волкоуглов», «ветхомани», «Желто-богов», «Зелено-богов» и даже «космос-избы»…

Органична в этой поэтике и сама ее образная система, обусловленная желанием и умением открыть архетипические черты жизни малоинтересных Большой Истории людей, разобрать в ней заброшенный «архив архетипов / в глухом ленинградском подвале». «Случайные черты» в этой поэзии нестираемы, в них залог, ибо только они и «дадут плод». Бог у Стратановского – в повседневности; в повсдневности советской уступивший место «Всеобщему Отцу», «другу танкистов и пахарей», с ним народ «пашет колхозные поля» («Умереть в ту же ночь…», 2000). Христос же крест несет «железобетонный», и на современном кладбище «лик» какого-то пройдохи-чиновника «внезапно вытеснил с богатого креста / Распятого Христа» («На кладбище…», 2000).