Борис Ильичев - Рандеву

Надежда уходит, а значит, и мне,
и тени моей на полу и стене
пора покидать этот дом навсегда —
его заливает забвенья вода.

Тень тени осталась ещё на стене,
и струи дождя на немытом стекле.
Электрик давно отключил провода,
забыл навсегда я дорогу сюда.

Когда-то давно в этом доме я жил
и девочку Юлю безумно любил.
Пятно от портрета её на стене,
а может быть, всё это кажется мне…

Взгляд упирается в стены.
Стены покрыты краской.
Это похоже на сцену,
где все под одной маской.

Белые стены больницы,
Серые стены острога.
Окна в них как бойницы,
Солнце в них так немного.

Ночь как комок в глотке.
Этот комок не вынуть.
Все мы в одной лодке.
И из неё не спрыгнуть.

Когда-то я поверил в прочность уз,
считал любовь подарком свыше.
И если в покер выпадал мне туз,
то ставки поднимал всё выше.

Теперь всё чаще мысль о нелюбви,
о зове одиночества утрами…
Любовь! – тебя ведь сколько ни зови,
ты лишь зола над бывшими кострами.

Тщета попыток наводить мосты,
Забытое искусство общежитий,
Пропавшее богатство простоты,
Следы невоплощённости наитий…

Как жёлтый глаз на лбу у фонаря,
ждёт хитроумной мести Одиссея.
Стекает с крыши вниз полузаря,
и сеет мелкий дождик, ничего не сея.

Теперь, себя воспоминаньем грея,
жму клавиши и жгу потом листы.
При взгляде в зеркало я Дориана Грея
с усмешкой узнаю знакомые черты.

Когда я сам себе приснился,
была зима. Ты шла со мной.
Я здорово тогда напился
и был совсем как молодой.
Плыл в тучах месяц золотой…

Метель о чём-то песню пела,
но музыки не разобрать —
наверно, пела «а cappela».
Твоё лицо во тьме белело.
Я думал, что проснусь опять…

Я был тогда ещё живой,
но старый плащ моей подруги
с уже затупленной косой
Завесил чёрной полосой
Снег реку, поле – всё в округе.

Как в небе тают, улетая облака,
как затихают пламенные речи,
и ты уйдёшь, кивнувши мне – пока!
А новая любовь уже спешит навстречу…
Как тяжело нам расставаться с тем,
кто виноват, а мы пред ним невинны,
как много оправданий, много тем,
а все упрёки пошлы, хоть взаимны.

И душу рвёт предчувствие конца,
и Бытие уже свои сложило крылья,
и первый шаг от своего крыльца
есть просто путь от силы до бессилья…
Как тратим мы бессмысленно ресурс
приязни, зная – он не восполняем.
Как труден постиженья жизни курс,
но мы из неудач урок не извлекаем.

В обманчивом звучаньи медных струн
поют любовь иль марши боевые,
но жгут сердца глаголом знаки рун:
«остынь душа, здесь правила иные».
А истина всем приказала долго жить,
хоть в магазине все патроны – холостые,
и как найти ответ «быть иль не быть?»,
что мучил Гамлета во времена иные.

Ножи зари сверкают на востоке.
Пылает август. Грозы и жара.
С утра трещат нахальные сороки;
днём духота, а ночью мошкара.

Старается последний месяц лета —
спешит в сады с корзинами даров
и звездопадом засыпает до рассвета
заснувшие поля сквозь сито облаков.

Слабеет жар, что был с утра несносен,
плывёт по небу облаков гряда,
янтарный мёд течёт по коже сосен,
а звёзды смотрят в зеркало пруда.

И, исчезая в сумерках, шагают
шеренгами отряды тополей.
Туманы из оврагов выползают,
и сладкой грустью веет из полей.

Наш бывший круг (скорей, овал)
там, где свой бег рождает Прана,
на власти сдержанно роптал,
хоть дробный рокот барабана
в общаге за стеной звучал.

Но барабанщики-стажёры
росли куда быстрее нас
и быстро вышли в дирижёры,
а наши профиль и анфас

хранят в архивах для порядку,
подшитые в одну тетрадку,
и эту «общую» тетрадь
(конечно, в смысле переносном)
потомки смогут прочитать.

Напиши мне письмо, как раскроются почки у вербы.
Той весной, когда буду не здесь, а уже далеко.
Напиши мне письмо, так как я никогда не сумел бы:
как тебе тяжело без меня и как было со мной нелегко.