Владимир Попов - Пчёлочка златая. Избранное

За окошком снег лежит
в беленькой рубашке.
Чайник на плите южжит
про уют домашний.

Вот и время настаёт
зимней ночи длинной.
Вьюга песенку поёт
старую-былинную.

Буду валенки латать —
кожаные пяточки.
Стану медленно читать
сказку о Касаточке.

Закрываются глаза,
подступает дрёма.
Помолюсь на образа…
Тишина. Истома.

Мышка коркой шебуршит
медленно-невесело.
Хорошо, что кошка спит —
лапку с печки свесила.

Во субботу, ранним утром
я по дому гоношу:
то колю дрова для бани,
воду вёдрами ношу.

На приступочке присяду,
посмотрю на внешний вид:
не забота, а отрада!
А по саду звон стоит…

Там коросту носом острым
долбит дятел деловой.
Мухоловочка по соснам
ходит книзу головой.

Небо звёздное бездонно…
Выйду на прохладу.
Мотыльки летают сонно
по ночному саду.

Успокоится душа,
как ночная птица —
станет тихо, чуть дыша
шёпотом молиться.

В очарованьи ночи лунной
пел женский голос молодой.
Звенели медленные струны,
посеребрённые луной.

«Не потревожу вас упрёком,
но как далёки вы уже…»
И было близко-одиноко
неуспокоенной душе.

А облака уже померкли,
но было радостно от слёз,
что силуэт старинной церкви
светился средь печальных звёзд.

И отголосок жизни дальней
прижался шёпотом к виску…
И было грустно и печально
на затихающем веку.

Опять во времени далёком
свою отраду нахожу:
«Не потревожу вас упрёком,
плохого слова не скажу…»

Мне не пропасть на бездорожье,
когда уже в наследство дан
отец, погибший в Запорожье,
из Порт-Артура – дед Роман.

Моё наследство так глубоко
зарыто в землю. У крыльца:
медаль «Всевидящее око»
и похоронка на отца.

По утрам морозец колется —
от зари и до зари…
Отзвенели колокольчики.
Незабудки отцвели.

Ничего не забывается —
время птицею летит.
И душа тихонько мается —
только в прошлое глядит.

Замело порошей прошлое,
словно летнее тепло…
Вспоминается хорошее,
а плохое утекло.

Всё на свете возвращается,
и под снегом спит трава…
Ничего не забывается,
ничего не забыва-
ется. Не забудется вовек.

Тишина перед рассветом…
А потом вверху: «Чи-вик!»
И торопится с ответом
птичий зов и птичий крик.

И гуляет строгий хор,
словно по дорожке,
окликая целый двор
и меня немножко.

То по-ангельски лопочут,
то свирелькою завьют…
И смеются, и хохочут.
И поют, поют, поют…

Осенняя примета —
цветёт полынь-трава.
Забытые поэты.
Забытые слова.

Новейшая эпоха —
что было, то прошло,
что раньше было плохо,
сегодня хорошо.

Меняется обличье
и рушится гранит,
и только песня птичья
по-прежнему звенит.

Ворон каркает-сипит
вольно и красиво:
на кривой сосне сидит
у края обрыва.

И кого он там зовёт,
и чью душу ранит?
То ли в небо уплывёт,
то ли вниз упáнет…

Так сложилось. Так сложилось —
где-то что-то обнажилось,
словно дверца приоткрылась,
отзвенело и прошло…

Так сложилось. Так сложилось:
мало что переменилось,
а душе – скажи на милость —
стало очень хорошо.

Чтобы не было печально,
чтоб гулять по воле мне,
поцелуй меня случайно
у колодца в Олемé.

Повстречались в прошлом лете
(случай нас порадовал)
на архангельском проспекте
Павлина Виноградова.

И пошли с тобой вдвоём,
как по белой скатерти…
На Кег-остров уплывём
на вечернем катере.

Голос нежный и печальный.
Тихие объятия…
А потом – ночная тайна
за семью печатями.