Владимир Попов - Пчёлочка златая. Вторая фольклорная тетрадь

Как проснёшься утром ране,
вёсла вынесешь в руках,
и плывёшь себе в тумане,
словно ангел в облаках.

Развеваются дурманы,
улетучилася мга…
И выходят из тумана
расписные берега.

И осока полна сока —
нагибается иво́й…
Правый бережок высокий,
левый берег заливной.

Воздух чистый и здоровый —
даже приторный, как мёд.
Во-о-он Паранюшка с коровой
по лужочеку идёт.

И гудит мине Паранька,
будто дальняя труба:
– Ты куды в такую рань-то?
Я рукой махну:
– Туда!

Разыгрались нонче жонки.
Девки водят хоровод.
А одна стоит в сторонке,
даже бровью не ведёт.

Ой, ой, симпатэла,
что такая дикая?
Видно, маменька напела,
птичка начирикала.

Разгулялся ветер свежий…
Ах ты, дева – вешний цвет!
А на нашем побережье
и тебя красивше нет.

Ой, ой, симпатэла,
что такая дикая?
Видно, маменька напела,
птичка начирикала.

Ни на что не намекаю,
Но скажу в таком разе́:
прямо, фрейлина какая —
не подъедешь на козе.
Ой, ой, симпатэла,
что такая дикая?
Видно, маменька напела,
птичка начирикала.

Точит тело лихоманка —
больше нечего сказать.
Я весь вылез наизнанку,
чтоб любовь свою казать.

Ой, ой, симпатэла,
что такая дикая?
Видно, маменька напела,
птичка начирикала.

– Ну, какой же ты поэт?
Стих твой безобразный.
Строкулист и стрехулет,
и писец приказный.

– Пощади! В конце концов,
это видно сразу:
я не Пушкин, не Кольцов,
даже не Некрасов.

– Не спеши: дождёмся ночки,
а когда настанет срок,
полюблю я твои строчки,
даже то, что между строк.

Забуранило нынче к вечеру.
Еле теплится огонёк…
Где же ты теперь, мой невстреченный,
мой невенчанный паренёк?

Все дороженьки запорошило.
В небе звёздочки не видать.
Не нашёл меня, мой хорошенький,
и не тянется обнимать.

Не ветру одна, как былиночка.
Посреди людей – и одна…
Где же ты, моя половиночка,
та, что Господом суждена?

Забуранило нынче к вечеру.
Еле теплится огонёк…
Где же ты теперь, мой невстреченный,
мой невенчанный паренёк?

Ходит: юбка наизнанку
да репьи по подолу —
Фроська, девка-гулеванка,
по хозяйскому двору.

То направится в конюшню
и хватается за кнут,
на работника Ванюшку
надеваючи хомут.

То присядет враскоряку
на кротовую нору.
То как гаркнет на собаку —
белька лезет в конуру.

То без дела веселится,
то привалится к стогу…
Непутёвою баби́цей
воцарится на лугу.

Кумачовый плат постелет
и лежит, кубыть, бревно…
Сорок вьюношей слетелись,
словно мухи на гумно.

Скрылось солнышко над лесом,
и зажглися огоньки.
Я иду для интересу
на свиданье у реки.

Паренёк такой хороший:
он не станет обнимать.
Только кофточку наброшу,
если станет холодать.

Мово плечика коснётся
он нечаянно рукой,
и как будто обожгётся —
нерешительный какой!

У влюблённого балбеса
льются слёзыньки из глаз…
Я его для интереса
поцелую восемь раз.

Вот Тюрин нам поёт Рубцова
без италических прикрас.
Звучит таинственное слово —
неторопливый русский бас.

Как будто я в равнине голой
припоминаю отчий кров.
«Всё глуше дом у частокола,
всё нелюдимей шум ветров».