Леонид Советников - Как весть о том…

Железный стих. Машинописный.
Чернил не достаёт февраль.
Сквозные, а скрежещут числа!
Иных не емлет Магистраль.

Не стой, дружок, на паперти,
Душе не всё равно.
Уж плоть, не хлеб на скатерти;
Кровь в чаше, не вино.

Песочком лёд ступенчатый
Посыпан у дверей,
И мальчик покалеченный
Глядит, как иерей

Справляет службу верную,
О милости моля…
И ждёт зарю вечернюю
Плачевная земля.

Пространством усмирённый снег
Дремотной ранью.
Чтоб я, усталый раб, прибег
К его молчанью.

Кусты – подобья пирамид
В пустыне поля.
Там ветка мумиею спит,
С живыми споря.

Как будто жизнь ушла во сны,
Слегла в сугробы —
И нет ни писем, ни весны,
Ни слёз, ни злобы…

Бумага как поле бела.
Но в поле зависит от снега
Таимая мера тепла,
Хранимое чувство побега.

Бумажные зимы страшней.
Они и весною не тают,
Открытость словесных корней
Одним безразличьем питают.

Уж лучше измена и боль!
Живое до боли мгновенье,
Чтоб слов напряжённая роль
Корнями вросла в откровенье.

Казалось, уже ни за что и
Не стронуть громаду, а вот —
Подмыты пласты и устои,
И толщь ледяная плывёт.

Ломая края, середины
Оковную мощь сотряся,
Подобьем судьбы или льдины? —
Она распадается. Вся.

Свидетель безумья такого,
Поймёшь ли, что ты не во сне,
И лучше томиться в оковах,
Чем грезить и петь о весне.

Но ворон как мельник смеётся!
Чернеют круги на воде.
И полною грудью поётся,
Уж как никогда и нигде.

Глухие пятна трав за домом,
Грязца коричневая луж.
Тепло, но в веянье медовом
Дрожит душистый венчик стуж.

И одуванчик на пригорке
Не тает в солнечном огне:
Подуй на колкие иголки —
Пройдёт позёмка по стерне.

Ах, наше северное лето, —
Короткое, как жизнь сама!
Вот пух мелькает, будто это
Всё кружит, всё сквозит зима.

Нехотя волны, одна за одной,
Аспидный камень у берега моют.
День. За туманной стоит пеленой
Ельник, объятый разлапистой тьмою.

Пасмурный край. Под печальной сосной
Абрис оградки… С молитвой немою
Плёлся тут странник с порожней сумою,
Обомшевая всегдашней виной.
Родина, воля твоя – в овсюгах,
Кто тебя выдумал странной такою?
Оскудевает туман над рекою —
Возится вечность в крутых берегах.
Облачно небо, как будто в снегах,
Йодистый воздух пропитан тоскою.

Лирика становится цинична,
Если всё в ней лишь предмет всего,
Если звук души и нота птичья —
Только знак бессилья твоего.

Где цари, что цензорами слыли,
Где пророки, что глаголом жгли?
Не достать одних из-под земли,
До смерти других позалюбили.

И в душе, блуждающей в дыму,
И в стране, где пошлое в почёте,
Лирика бывает на излёте
И почти не слышной никому.

Но бывает!.. Птица в светлой роще
Так звенит иль речка меж камней —
Чем безвестней, тем родней и проще;
Чем родней, тем тише и грустней.

Темнело. С воли дул холодный ветер.
И было так, как будто не приветил
Меня мой друг. И ветер выл в груди:
Любви и справедливости не жди
Ни от кого, такого нет закона!

И я уснул. И видел блеск затона
И чей-то взгляд. И бриз береговой
Смирялся, будто лист перед травой.
Шептали камыши, где рощи дремлют:
Не верь себе, пока не ляжешь в землю.

В захолустье, где вечность сурова:
Кто услышит? дыши, не дыши —
Вдруг сорвётся, как яблоко, слово,
Жизни тяжесть снимая с души.
Ах, какая великая зрелость —
В Спасов день умереть на земле!
Где лишь словом крещёному – пелось,
Сладко пелось в бесчувственной мгле.