Леонид Советников - Как весть о том…

И да, и нет – сквозь тьму и свет,
И замерзая, и сгорая,
Душа летит… и ей претит
Возможность ада или рая.

И в неслиянности ни с чем
Она завидует снежинке,
Что гибнет на твоём плече
В неизъяснимо-нежной дымке.

Клянёт ли бедность пешеход Евгений,
А дни идут ни шатко и ни валко;
Осмысленней их жалких откровений
Стилистика – у ночи приживалка.

Не надобно проявленности лучшей,
Куда отрадней без стыда и горя
Спокойно думать о душе заблудшей,
Не прозревая низостей изгоя.

Но вот манера, вот ведь незадача —
Легко ль прожить, живя не по уму,
Жалея сытых, ничего не знача…
А дни идут, не жаль их никому.

Полынное небо. И горечь сомнений.
И сырость – призванье галош.
Под небом угрюмым каких дуновений,
Какой осиянности ждёшь?

Когда и светлы-то (глядишь и не веришь)
Лишь две полыньи над тобой.
Плыви хоть за Трубеж, лети хоть за Велиж —
Повсюду их свет голубой.

Вот эта – нежнее, а эта – милее
В такой богознайной глуши,
Где связано всё, даже бог в мавзолее —
Одна из традиций души.

Церквушка с погостом, истёрханный скверик.
А небо темней и темней,
И лучше не думать, бездумней – поверить
Хотя б торжеству полыней.

Не слышно время, но часы идут —
То с будущим, то с прошлым не в ладу.
Неточны ль стрелки, тетива пружин
Ослабла ль в них, но я всё время – жив.
И ритуал подглядок и подкруток
Не ради лишних выглядит минуток,
Ведь с настоящим не в ладу и я
И слышу время, без часов скитаясь.

Язык скитаний – вежливый китаец,
Влюблённый в безупречность бытия,
Как погребённый дневниковый почерк —
В матрёшку яви: день, денёк, денёчек;
В наивность, облетевшую слова,
В то, без чего – грустить осиротело
И века холодеющее тело
Не отогреть попыткой мастерства.

Мне во сне явился облик милый,
И сияли бездны и слои
Вдохновеньем первозданной силы,
И светилось имя: Эллой.
Несся дух над водами забвенья,
Над землёй – подобием листа;
Крепла мысль, угадывались звенья
Повести – от света до креста.

Но прервался сон мой – вот досада,
Никогда воочью не воспрянут
Семь цветов, семь нот, семь яблок сада…

А восьмое – всё соблазн и пряность…
Как любить – и не вкусить такое,
Если слов сильней, дороже смерти?

Я искал… свободы и покоя.

Знай же цену пропасти и тверди.

Бредил ты, и бред твой воплотила
Моя воля… Свод ночной возник.

Аластор, зачем нужны светила,
Разве мало света и без них?

Прикоснись – как Девы тлеет локон!

Кто она?

По имени назвать?

Ты мечтал о существе далёком,
Я – твоей мечтой… повелевать!

Скажи, мой дух, не скучно жить на свете,
Тем более всего в одном столетье?
Как разглядеть воочью остров синий
И руки гончара в микенской глине —
Лиловой, допотопной, доамфорной,
Познающей огонь и воздух горна.
Не так ли, бес, ведь ты глядишь давно
Куда захочешь и когда угодно,
Так отчего амфорное вино
Тебе дороже тайны первородной?
Не олух ты, не глух, не слабовидящ,
Предпочитая буйства бычьих игрищ
И близящийся мрак Девкалионов,
Карательный для целых миллионов
Мозаик, лабиринтов, гончаров…
Не правда ли, им приговор суров,
Хоть память глины неуничтожима,
Безвестность стиля – золотая жила
Для будущих и славных мастеров?