Леонид Советников - Как весть о том…

Есть коляски и трости у нас,
Но… дворовые! чуждой мы повести,
Что чинуша строчит, не чинясь
Наживаться на муках и горести.

Не сожжёт этот Моголь – солжёт
Или вычеркнет: делать им нечего!
Лист слетит на дорогу, тяжёл,
Место казни нигде не отмечено.

На огонь мы открыто глядим.
Так ли будем на вечности дым?

Тлеет долго в потёмках зола,
Будто света порог перешла,

И мерцает не свет, а тепло.
Наконец, и до сердца дошло.

Дальний берег похож на провал.
Я ведь жизнью тебя называл.

Пора уж к веку золотому
Припасть натруженной пчелой
И слов горчащую истому
Сбирать для фразы ключевой.

И сквозь черты чертополоха,
Бурьяна буйство, мощь хвощей
Приметить, что не всё так плохо
В природной прихоти вещей.

Что, разгоняя кровь по жилам
Юнцам и даже старожилам,
Немеет мир пред глубиной,
Лишённой твёрдого значенья,
Но полной тихого свеченья,
Неясной прелести земной.

А в небе клин и лист кленовый —
Приметы осени, где новый
Короткий век дарован мне.
И я в тоске провинциальной
С какой-то нежностью печальной
Гляжу на летний куст в огне:
Он подражает купине.

Ещё не остыли трава и дорога —
Дневные любовницы света,
И тянутся ветви, чтоб ветер потрогал,
И шелеста нежность не спета.

Ещё не устала от щебета птица,
И, может, росой удивленья
Мы, дети тумана, сумеем плениться
И с миром достичь примиренья.

Наверное, осень – любимое время у Бога,
Когда красота её чётче на ветхости мира
Проступит – и видишь: маршрутку уводит дорога,
И лист золотой пролетел и улёгся так мило.

Осенние краски родней после жаркого лета.
Дождей затяжных, моросящих привычней морока…
И слышишь: «Всё грустно молчит, умирая…» [2]– у Фета,
Но «Всё мне: Любовь и Надежда и Вера…» [3]– у Блока.

Был день осенний хмур и тих,
Но вдоль фасадов городских
Блестели, будто ожерелья,
Красноречивые деревья.

И даже маленький кленок
Тремя листочками, как мог,
Хоть всё равно спешащим мимо,
Развеивал тоскливость мира.

Бессрочно дождик моросил,
И люд угрюмо грязь месил,
Лишь мальчик в скверике – не я ли? —
Глядел, как клёны догорали…

Жизнь, как платье, давалась на вырост и вот – коротка.
В ней нелепым кажусь, хоть нелепей она выставляла.
Не хватает всего – голубого, без мути, глотка,
Воскового луча, что проник в заточенье Дедала.

Чем убыточней свет, тем цветней и отважней листва.
Как я осень люблю за такую с ней нашу напрасность!
Будет глубокомысленна и безупречно права
Вслед за этим зимы ледяная бессильная ясность.

Будут скованны речи речных говорящих камней.
Обесточатся ив оголённые чёрные прутья.
А пока – что за бред, что за чувства приходят ко мне!
По горящим узорам аллей пролагаю им путь я.

Тяжело. Одиноко. Но падшие духом – не правы,
Обвиняя судьбу, ибо вольно в «стране дураков»,
В многокрылых ромашках, распростёрлись зелёные травы
Под сияющей синью в белопенной красе облаков.

Я не верю, что могут стать совсем безнадёжными люди
И в усмешке кривиться, мол, найдутся дела поважней.
А в снегах тубероз, будто лучик, купается лютик,
И звенит колокольчик, и жертвенно пышет кипрей.

До чего же свои мне клевера, косогоры, просёлки,
Лебединые всплески и поля пополам с лебедой.
Волчьих ягод огни – будто в зарослях прячутся волки!
И таятся озёра с живою и мёртвой водой.

Если вспыхнет ордалия, если за жизнь поручиться
Будет некому – вспомню, что душа, как травинка, жива.
Чуткий вереск лесной, иван-чай, и шалфей, и метлица
Мне помогут найти золотые, как нектар, слова.