Стефан Хермлин - Избранное

Четверть часа заключенные работали, не глядя друг на друга. И опять Мюллер, подойдя к Петцольду, подтолкнул его. Он удивленно и пристально смотрел вверх. Тот же русский очень быстро спускался вниз по лестнице, охватив руками живот, как будто съежившись от холода. Несмотря на то что верхняя часть туловища у него была под прямым углом наклонена вперед, он все же не падал. Это было жуткое зрелище. Лицо русского напоминало зеленую бронзу. Сверху за спускавшимся наблюдал часовой, делая нервные движения. Стрелять в сторону лестницы он не решался.

Вдруг припустил мелкий, холодный дождь. Петцольд чувствовал, как его насквозь пронизывает влага. Руки его, державшие лопату, посинели от холода. Русский достиг дна каменоломни. Он шел как во сне, с большим трудом отрывая ноги от земли. Он шел в направлении маленькой полевой кузницы, стоявшей между рельсами. Дойдя до нее, он медленно опустился на колени, будто все время только и искал этот крохотный теплый очаг, в котором рдели угли.

Вместе с другими Петцольд подбежал к раненому. Русский лежал на спине и смотрел вверх, на небо. Тело его корчилось в судорогах. Петцольд видел, что человек этот не хочет умирать. Нет, нет, не хочет! Его разорванная шинель распахнулась, и стали видны сине-багровые огнестрельные раны. Подошел начальник команды и поднял ногу, как бы намереваясь пнуть русского. Но, проворчав что-то невнятное и упершись руками в бока, стал обходить всю группу. Петцольд не обращал на него внимания. Он понял, что русский бежал перед смертью не потому, что боялся ее, а потому, что должен был что-то сделать. Ему не давала умереть мысль о тех, кто после побега скрывается от преследования, и тех, которые ждут его сообщений. В голове у Петцольда вставали смутные образы, подобные тем, что навещали его порою ночью, между часом и двумя. Невольно он представил себе Красную площадь, которую знал лишь по фотографиям. Ему припомнились некоторые вырезки из старых газет, он думал о березовой рощице возле разъезженной лесной дороги. «Вот почему вы с опасностью для жизни лезли через стену, и вот почему вас загнали в двадцатый барак». В его ушах, сквозь шум ветра, который, ища выхода, ударялся о стены каменоломни, звучали многие-многие сотни голосов. Он мог бы сам быть на Красной площади, среди гигантской толпы, над которой колыхались красные знамена и букеты цветов. Все смотрели туда, на низкую ступенчатую пирамиду, на которой стояло несколько человек, приветственно махавших руками.

— Карганов, — вдруг проговорил русский.

А Петцольд думал, что тот уже потерял сознание. Он быстро наклонился к лежавшему. Он не понял, что сказал русский, ему не пришло на ум, что раненый только назвал фамилию.

— Карганов, — повторил умирающий. Его лицо сразу осунулось, как будто внутри разрушилось все основание.

— Что ты, чего ты хочешь, товарищ? — проговорил Петцольд ему на ухо. — Повтори еще раз.

Он не без тревоги оглянулся, ища глазами начальника команды. Тот стоял в стороне и пристально смотрел куда-то.

— Еще раз, еще раз повтори, товарищ! — умоляющим тоном пролепетал Петцольд. Но тут же увидел, что человек в шинели мертв.

Дождь усиливался. Петцольд, снова работавший у вагонетки, не сразу осознал, что ему следует делать.

Ему пришло на ум, что теперь надобно взяться за изучение истории партии большевиков. Один из новичков-французов захватил с собой в лагерь экземпляр истории партии, переписанный мельчайшим почерком. Про себя Петцольд уже подсчитывал участников кружка. «Надо будет привлечь и Мюллера», — решил он. Смерть неизвестного Петцольд воспринял как груз, который нужно взять с собой в путь каждому, кто хочет вырваться из джунглей. Этот груз — пища, без которой нельзя выжить.

Перевод С. Евдокушкина.

Я познакомился с Германом Р. летом 1933 года. Человек, который свел нас, сразу же ушел. На улице было еще совсем светло, в раскрытое окно дул ветерок. Взяв по кружке пива, мы уселись за столик возле гремевшего маршами радиоприемника. В маленькой фриденауэровской пивной в этот ранний вечерний час мы оказались единственными посетителями. Хозяин за стойкой лениво перемывал стаканы. Нашего разговора он не слышал: неистово гремящий приемник надежно прикрывал нас. Какие-то люди неведомо откуда направили Германа Р. ко мне, в нелегальную группу, которой я руководил. Он был нашим новым инструктором.

С тех пор мы встречались часто, каждую неделю. Изредка Герман исчезал на некоторое время. Я догадывался о его трудной, смелой работе. С нетерпением ждал я открытки с условленным текстом, из которой я мог узнать, когда и где он желает встретиться со мной — у Зоопарка, на Потсдамерштрассе или на Александерплац. Одни или два раза он упоминал в разговоре Амстердам, Париж — города, в которых я не бывал и названия которых звучали для меня сказкой. Как у нас было принято, я никогда не задавал вопросов, касающихся его личности, его деятельности, его поездок. Если какое-либо событие или ситуация были мне неясны, он на минуту погружался в задумчивость. Тогда он склонял набок свою красивую, темноволосую голову, взгляд его становился рассеянным, но лишь потому, что он сосредоточенно думал о чем-то удивительном и далеком, видимом лишь ему одному. Потом он все объяснял, и его тихая речь была то быстрой, то запинающейся, словно нерешительной. Однако объяснения его отличались непогрешимой последовательностью, потому что массу поразительных, неизвестных мне фактов он умел связать в неразрывную цепь доказательств. Я любил Германа и восхищался им, ведь он, хотя и был лишь на несколько лет старше меня, намного превосходил меня зрелостью суждений, хладнокровием и знаниями.