Стефан Хермлин - Избранное

Начальники рабочих команд бросились по своим местам. Некоторые барачные команды уже находились на марше.

— Шапки долой!

Все лица заключенных, лишенные выражения, как высеченные из камня, повернулись к дежурному эсэсовцу. Однако гауптштурмфюрер движением руки отменил команду:

— Стой!

У ворот появилась повозка, нагруженная горой трупов. Слова и справа за борт повозки капало что-то темное. Петцольд смотрел, пока был в силах, на трупы, на головы с полуоткрытыми ртами, на раздавленные грудные клетки. Повозку тянули около дюжины одетых в серое скелетов, которых погоняли ударами плеток конвоиры. За повозкой шли, весело болтая, эсэсовцы: они провожали повозку в крематорий. Затем снова показались заключенные, одетые в серую рвань и попарно тащившие трупы на веревках. Русские брели с полузакрытыми глазами, у них был вид людей, навеки ушедших в самих себя. Их босые ноги были покрыты черными струпьями. Петцольд заметил очень высокого худого мужчину. Голова мертвеца, которого тот тащил за веревку, ударялась о камни мостовой.

Обергруппенфюрер, красавец Рислер, при виде совсем еще юного русского паренька удивленно закричал:

— Да ведь это Гриша! Что ты здесь делаешь, Гриша? Какой же ты дурак!

Эсэсовец бросился к юноше, который ничего не видел и не слышал; он шагал с тем же упрямым взглядом, устремленным внутрь. Петцольд заметил, что в правой руке, положенной на плечо русскому, Рислер держал пистолет.

Он видел, как обергруппенфюрер что-то настойчиво нашептывал Григорию и, не получив в ответ даже взгляда, повел его к ближайшему бараку. Дуло пистолета лежало как раз за ухом юноши. Вскоре они скрылись из поля зрения Петцольда.

Гауптштурмфюрер стоял перед командой Петцольда, в десяти шагах от нее.

— Пошли, пошли дальше! Пусть это будет вам уроком! Это только первые. Мы и с остальными разделаемся!

Заключенным восьмого барака пришлось бежать, чтобы догнать ушедших вперед и ликвидировать разрыв. Впереди Петцольда была длинная шеренга людей, двигавшихся вниз к каменоломне. «Боже мой, — думал он. — Сколько их может быть еще!» Мысленно он снова представил себе сегмент круга, по которому двигались точки, расходившиеся в разные стороны; они блекли, приближаясь к горизонту. «Должны же хоть некоторые из них уцелеть, — думал Петцольд. — Непременно должны!»

Во время бега он повернул голову в сторону, чтобы посмотреть на обнаженные склоны гор и на холмы. На камнях лежал иней, и в затылок дул слабый, но холодный ветер. «Русские, русские», — думал Петцольд. Он старался представить себе тех, которые уже были мертвы или умирали в ледяной воде речонки, где они пытались спрятаться; иным перегрызли горло натравленные на них собаки, иные спотыкались и падали с обрыва. Петцольд попробовал дать им имена: Иванов, Степанов, Боровский, Малыгин.

А где-нибудь в полицейском участке сидит один из пойманных с таким же неподвижным лицом, как и у тех полутрупов, которых он видел десять минут назад. Эти люди жили еще только потому, что на них возлагалась обязанность доставить мертвых в лагерь. Пойманный сидит в полиции, а около него жандарм разговаривает по телефону с комендатурой. Второй пойманный привалился плечом к стене риги, почти до пояса в сене, из которого его только что вытащили. Возле стоит шестнадцатилетний мальчуган в коричневой рубашке, поймавший его; прежде чем воткнуть вилы в грудь русского, он зажмурил глаза, со злобой и страхом думая о вознаграждении. По телефонным проводам, как паутина висевшим вдоль гор и на горах, во все стороны летят сообщения о бежавших. Но не все еще пойманы. Может быть, они лежат где-нибудь под снопами, чтобы отдохнуть до наступления темноты. Петцольд видел, как они пробираются к границам огромной далекой страны, чья армия, прикрываясь дымовой завесой, наступала на Райнхаузен. «Бежавшим следовало подождать, — подумал Петцольд. — Нацисты теперь долго не продержатся, и они, пленные, смогли бы увидеть их конец». — «Нет, — возражал он сам себе, — русские не хотят покидать своих товарищей в беде, они думают о жизни, а не о смерти, бросить товарищей на произвол судьбы — это значит умереть; они так хотят помочь своим, что не считаются ни с какими жертвами. Это не было актом отчаяния», — думал Петцольд.

Команда Петцольда работала на дне каменоломни, на страшном сквозняке, против лестницы в сто восемьдесят шесть ступеней, круто поднимавшейся вверх. Каждому из команды носильщиков, тащивших носилки с пятидесятикилограммовой глыбой, приходилось преодолевать этот подъем быстрым шагом. Вскоре после обеденного перерыва Мюллер незаметно толкнул Петцольда. У Петцольда как раз в это время промелькнуло в голове, что с нынешнего утра он снова разговаривает с Мюллером. Подняв глаза, он увидел начальника команды, который медленно подходил к лестнице. Рядом с ним шагал высокий, тощий мужчина в рваной шинели. Это был тот самый русский, который утром привлек внимание Петцольда. Они остановились внизу у лестницы. Начальник команды что-то сказал, и русский начал подниматься вверх. Когда к заключенным приближался начальник команды, обычно каждый старался показать, что он работает, но сейчас это была только видимость. Сейчас взгляды Петцольда и всей команды были прикованы к русскому, который вдруг остановился и, обернувшись, приветственно помахал рукой работавшим внизу. Пока они возились около вагонеток, русский, поднимаясь, становился все меньше и меньше. И вот он — на самом верху, подошел к часовому и заговорил с ним, показывая на свой затылок. Было видно движение его руки в сторону неба, к которому ветер гнал клочья тумана. Затем русский медленно отошел от часового и направился к колючей проволоке. Часовой снял свой автомат, висевший у него на шее. Команда Петцольда не видела, но знала, когда именно осужденный на смерть достиг запрещенной зоны, так как в этот момент часовой вскинул автомат, и сухой треск выстрела пронесся по ущелью.