Наталья Тимофеева - Солнечный ветер. Стихи и пародии

Ладан тёк с солеи, укрывали цветы облаченье,
Руки Божьего сына сжимали серебряный крест,
И четыре священника заупокойное бденье
Совершили над гробом, отдав иподьякону честь.

Люди молча стояли у стен, кто-то, плача, молился,
Почернела вдова от бессонных и скорбных ночей…
Мир живых с миром мёртвых в веках много раз породнился,
Но привычны не стали друг другу и в сонме смертей.

А потом повлеклись на кладбище бензиновым цугом,
У разверстой помедлив земли, попрощались навек
С мужем, дедом, отцом, иподьяконом, подлинным другом —
И со всем, что вместил в себя этот родной человек.

И декабрь поглотил его хладным и глинистым чревом,
А душа полетела, в далёкие дали спеша,
Где Спаситель Христос и Пречистая Светлая Дева
Собирают Своих, чья исполнена веры душа…

Луга зимы сияния полны,
Слепит глаза от белого мерцанья.
Бархан горы, как всплеск большой волны, —
Волшебная стихия мирозданья.

Ни ветерка, лишь солнечный обвал,
От яростного света тает мякоть
Пушистого покрова, и вокал
Капели заставляет зиму плакать.

Собаки лают, их понятна дрожь,
Судьба цепная так немного значит,
И, как пространство лаем ни тревожь,
Оно тебя от фатума не спрячет.

Придёт судьба и выпятит кадык,
И взглянет на ничтожное бахвальство,
И все умрут – от смердов до владык,
Ведь смерть – такое старое лекарство

От суеты земной и от невзгод.
И до смешного мне понятна тщетность
Великих бедоносцев. Новый год
Несёт лишь разбитную безответность

В знакомом шуме вспыхнувших петард.
Собаки – громче, яростней восторги
Безумствующих столько лет подряд
В неистовстве и пьянстве диких оргий!

О, новый мир! Что нового в тебе?
Ты – продолженье глупости извечной.
Нам Истина откроется в борьбе,
А это путь к свободе бесконечной.

Но воля человечества в свисток
Ушла, усилив властность виртуала,
И ждёт сознанья чёрный воронок
Всех тех, чья совесть нынче подкачала.

Земную роскошь света и снегов
Заменит глушь из черепной коробки,
Где электронных множество божков
Суть человечью вынесут за скобки.

Свой род ведя «от диких обезьян»,
Стеснений чужды и к беде брезгливы,
Скорей они уверуют в обман, —
Возвратные к «истокам» нарративы.

В искусственных мечтаниях двоясь
Меж домом и придуманным соблазном,
Душа живая потеряет связь
С Творцом в своём препровожденье праздном.

А после бездуховный человек —
Мешок с костями, кровью и навозом —
Удобрит землю, временный ковчег,
И безымянным сбудется курьёзом.

В храме пел прилежно хор монаший,
Голоса сплетались в общий звук.
Ладан плыл, а над причастной чашей
В алтаре мелькали кисти рук
Иерея. Было всё обычно,
Люд хожалый свечи запалял,
Дьякон возглашал «премудрость» зычно,
Истово крестился стар и мал.
Кто-то, отмахнувшись от дремоты,
Жался у простенка, кто-то сел
И, тихонько повторяя ноты,
Взор от ликов оторвать не смел,
Вдохновенно глядя на святыни…
Вдруг в притворе распахнулась дверь,
И явился старец посредине
Главного прохода. Словно сфер
Тихий звон раздался, словно ветер
Пробежал по замершим рядам…
Ко всему привычные на свете,
Люди не привыкли к чудесам.
Да и чудо ль это, – старец в шапке
Из соломы домиком, в руке
Держит флейту. Лишь в его повадке
Нет того, что в нашем мужике
Можно распознать, как оттиск чванства,
Прост старик, спокоен и красив,
И его нездешнее убранство,
Флейты незатейливый мотив, —
Всё небесным веяло покоем, —
Замерли и жесты, и слова, —
Он шагнул в алтарь и… что такое?
Вдруг исчез. И шёпотом молва
Прокатилась в храме оглушённом,
Под кадила серебристый звон:
«Чудо, чудо!» Взорам изумлённым
Здесь явился отче Спиридон…
Чтобы люди знали: есть надежда,
Есть целитель скорби, ран и бед.
Мир без света Божьего кромешен,
Жизнь без Бога – видимость и бред.

По следу сна и послевкусий ночи,
В клещах железных холода и тьмы,
Духовные приоткрываю очи,
Как узница в объятиях тюрьмы.

И страшно видеть мне одно и то же:
Бесформенное чучело зимы
В сердцах людских, и дрожь бежит по коже
В предчувствии разора и чумы.