Дмитрий Щедровицкий - Стихотворения и поэмы

Но длится январь с колыбельным напевом своим,
Со свистом своей корабельной метели,
А я только снегом да ветром любим –
Они мне об этом сказать захотели…

В сарае низеньком таком,
У ветхого окошка,
Звенели склянки с молоком
И сыпалась картошка.

Старушки в беленьких платках
Одно твердили: лету
Уж три недели как-никак,
А солнышка всё нету.

И, молча подтвердив кивком,
Что та ж у ней забота,
Гляделась в кадку с молоком
Сирень из-за забора.

А кто окончил пятый класс
(Шестой ещё нескоро),
Тот не сводил горящих глаз
С дощатого забора:

Там в белом домике, в окне…
Ах, не судите строго!
И были мысли, как в огне,
И солнца слишком много.

Иль сам лучился этот день,
Иль полнил вышней силой
Окно, и небо, и сирень
Посланник шестикрылый?

И разве это пустяки,
Что в некое мгновенье
Сложились в первые стихи
Тот дом, забор с сиренью?

Ах, сердцу б заново начать –
Грустит и глаз не сводит…
Ведь лучше ждать, чем получать,
А очередь проходит.

Я в слова постараюсь облечь
Всё, что понял в дозорной глуши:
Если сердце не в силах сберечь –
То хоть птицам его раскроши.

Где же птицы? – Лишь темень да мох,
И не вспомнит земля ни о ком.
Если вспыхнуть кометой не смог –
На дорожке зажгись светляком.

Но дорожку напрасно искать,
Затопил её мёрзлый апрель.
Если некого больше ласкать,
На груди этот сумрак согрей.

И зари нерешительный мел
Тихо чертит на чёрной доске
Те слова, что уже не сумел
Ты послать никому и ни с кем.

– Как говорить? И кому? И о чём?
Нет уж! Не мне, а кому-то другому
Улиц и птиц расшифровывать гомон!
Я – не приучен, я сам – изречён!

Но уж подписан строжайший указ:
– Только попробуй, посмей отказаться!
Вмиг донесут – ибо звёзды глазасты,
Ветер ушаст и огонь языкаст!

Ты ведь поставлен, чтоб ночью и днём
Быть скорописцем простора, на страже
Странного говора далей, и даже
В радужных снах – твой режим уплотнён.

Ты – толкователь оврагов, холмов,
Рек представитель и гор переводчик,
Парус наречий – невнятных, но отчих –
В скольких крушеньях ты выстоять смог!

Или ты хочешь покинуть свой пост,
Как дезертир, как последний изменник,
Чтобы ручей, заплутавший в каменьях,
Не дотянулся губами до звёзд?!

Поезд вечерний. Люди и духи.
Шелест ветвей и утрат прошлогодних.
Голос певучий нищей старухи:
«Пусть сохранит вас Никола-угодник!..»

В прошлом дощатом должен сойти я.
Хвойное счастье. Тьма на перроне.
Травы. Дорожки. – Ты, Византия?
Шаг – и мой разум сроки уронит.

В Мирах Ликийских мирно ликуют
Храм деревенский, пчельник и школа.
Ночь ароматов. – Помню такую.
Кланяюсь низко: «Здравствуй, Никола!

Ты ли, что на море души спасаешь,
Тут – среди сельских дремлющих улиц –
Мне сквозь столетья пояс бросаешь?»
Тёмные избы в поклоне согнулись…

Едва подходит март
И в нём – ночная тьма,
О, как меня томят
Московские дома!

Любым особняком,
Как золотым руном,
Притянут и влеком,
Уже я сердцем в нём…

Очнись, душа, очнись!
Но нет, куда уж там –
Решётка и карниз,
Грифоны по местам,

И маски-полульвы,
Чей облик удлинён –
Ровесники Москвы
Кутузовских времён.

Вот чья-то тень в окне
Второго этажа…
О, сколько раз во сне,
По улицам кружа,

Я в розовую тьму,
В сей абажурный дым
Влетал в окно к нему –
И становился им!..

…И Моисей взошёл на гору Божью.
Он видел Господа, и ел и пил,
И пригляделся к Божьему подножью:
Как небо ясно, чисто, как сапфир,

Оно сияло несказанной славой…
И руки к свету синему простёр,
И пал на землю старец белоглавый, –
И зазвучал над ним могучий хор:

«Вся широта небес – престол Господень,
И вся земля – подножие Его!..»
И Бог к нему воззвал: «Ты Мне угоден,
Тебе Я открываю смысл всего!