Керим Волковыский - Лиственница

Того Ташкента больше нет и не будет; о нем, насколько мне известно, написала писательница Дина Рубина – достойная представительница постоянно тоскующих в зарубежье бывших советских женщин.

Не поступив в МГУ, я, перед тем как вернуться в Пермь, позвонил Нагибиным, и Белла пригласила меня приехать к ним на дачу в Красную Пахру. Быстро собираюсь: снимаю новые джинсы марки «Diesel», клёвую маечку, надеваю клетчатую рубашку и кривые трёхрублёвые очки. Вытаскиваю помятую карту Московского метрополитена и перечёркиваю жирным карандашом последние 6 станций: никакого там Беляево, Коньково-Зюзино. Чего? Тёплый стан? Тоже мне, захотел, последняя остановка – метро Калужская, кому сказано; дальше на 545-м автобусе до Пахры, потом лес; дорога петляет в лесу и постепенно выходит вместе с вдруг ранними августовскими сумерками к дачному посёлку писателей; деревянные дома выглядывают из-за… и уже во многих коттеджах горит жёлтый электрический свет. Еще до звука выбегает из деревянной калитки ослепительно белый в темноте колли, а за ним поспешает, протягивая руку, Белла.

– Здравствуйте, Керим, нашли? А у нас Егор, вы знакомы? – И освещает мне фонариком улыбки дорожку, ведущую к дому. Какой еще Егор?

Кроме непонятного Егора (симпатичный парнишка, видимо, пережёвывал те же удивления, что и я, но, к счастью, недолго), вскоре появился и уже не покидал нас Павел Григорьевич Антокольский; промелькнул, что-то буркнув, Юрий Маркович и ушёл к себе наверх.

– Керим пишет стихи, он из Перми. Егор тоже пишет стихи, он из… забыл. Это я забыл, не Белла, она ничего не забывала, она – дивная.

Мы сидим на диване и попиваем коньяк. Мы сидим на диване и вежливо курим предложенные нам американские сигареты (я в первый раз). Мы с Егором по очереди немножко читаем немножко стихи, a потом Белла читает «Дождь». Я на седьмом небе, а ПГА нас на этом самом небе фотографирует и все повторяет, протирая слезящиеся глаза, какая Белла, наша Беллочка, прекрасная поэтесса, прекрасная женщина, ах, какая наша Белла красавица, о! 20.

Как-то очень быстро и сразу становится совсем поздно; мы раскланиваемся, я завален подарками: наклеенное на картон фото Беллы с едва различимым колли (интересно, это тот же, что открыл калитку?), сказочная тетрадь для записи стихов, в сафьяне: «Я не могу ее (ну, тетрадь), заполнить (ну, стихами), а Керим обещается». Ладно, посмотрим, мне море по колено.

– Постой, ты, «по колено»… Ты же выше написал, что первое письмо от Беллы (тонюсенькое) получил весной 65 года в Ташкенте.

– Ну да.

– А сейчас ты нас всех поместил в 64-й год. А когда же ты получил фотографии? Ведь не в письме же.

– Нет!

– Так, значит, ты всё врёшь, или как? По-немецки «или как» будет «oder wie».

– Да не вру я, устал. Не помню, откуда взялись фотографии, послушай, а разве тогда не было мобиль… Д-да… Нет, не знаю.

Но фотки есть, это факт.

Три фотографии были сделаны в августе 1964 года 80-летним поэтом, Павлом Григорьевичем Антокольским, на даче Нагибина, в Красной Пахре; третий молодой человек на снимках – поэт Егор (больше о нем ничего не знаю). Как фотографии ко мне попали и когда – не знаю и не помню. Отвяжитесь.

1966 год, МГУ, мехмат, общежитие на Ленгорах. Несколько раз звонил, встречался с Беллой. Приводил к ней своих друзей. Ходил на ее публичные чтения. Никакого особо близкого контакта, доброго знакомства не было, не получилось, зато возникла некая безразличная, ни к чему не обязывающая симпатия.

Вышла «Моя родословная», или поэма была напечатана в «Юности», не помню, но отсюда появилось и моё маленькое знание: 10 апреля – её день.

10 апреля, утро, звонок (мой): поздравляю, желаю, наверное, гости, шикарный ресторан, говорю – не говорю, думаю – не думаю, что говорю, то и думаю.

– Керим, вы хотите зайти?

– Да, конечно, когда?

– Приходите сейчас.

Лечу (это я уже о себе, без прямой речи, вообще без речи, почему мы так слепы в молодости, три рубля, цветы в мерзком целлофане).

Да какие там лекции, пошёл ты знаешь куда!

И уже палец не потный, который давит на звонок, и писательский дом осунулся, и квартира полна грустным пустым светом.

– Проходите, Керим. А мы тут чай пьём с тортом, присаживайтесь.

За столом, кроме Беллы и ею очередной пожилой, доброжелательной приживалки, в первый раз за столько лет – Юрий Маркович. Жмёт руку:

– Здравствуйте, Керим.

Глаза; что глаза? – печальные, тяжёлые глаза мужика, который понимает, что – конец. А что тут еще скажешь. Но какой же я был (был?) тогда му… прости господи. Хорошо, хоть молчал.