Лев Халиф - ЦДЛ

Эзоп, Эзоп… Ныне лиса смотрит на виноград рентгеновскими глазами, и нюх у нее электронный…

Кабы могли обыскивать головы, как письменные столы! Хрупкая мечта медицинской госбезопасности! Юрисдикция и министерство здравоохранения – забота о ближнем писателе – Юрздрав! (и это в стране, где ни здоровья, ни прав!).

Еще не умели пломбировать зубы, но уже тогда научились пломбировать рот.

Так откуда же крамола прет?

Приспособить эшафот под трибуну – такого цирка теперь не увидишь. Но и в благополучном с виду ЦДЛ, чинном и сытом, где всему дано имя, нет-нет да взорвется Слово. Обозначив трещинами монолитные стены. Хоть и половые в кабаках московских не ниже майора госбезопасности.

Однажды на спор окликнули официанта: «Майор, подойдите сюда!..»

Мгновенно метнулась к нам фигура, еще миг назад медлительная, провалив в удивлении рот.

ЦДЛ. Почему бы твой ресторан не назвать именем погибавших с голоду писателей? Список их должен висеть на самом видном месте, как бы напоминая жующим, что не хлебом единым жив человек, особенно талантливый.

Всегда жду, что с крючка хрустальной люстры на белоснежный и сервированный стол спадет веревка с повисшей в Елабуге Цветаевой.

Как-то в гостях у чешских писателей заведующего Литфондом СССР Кешокова спросили, как и кому помогает Литфонд в России.

– Ну, Шолохову помогаем. Бабелю уже 30 лет оказываем помощь денежную…

Это что же, они ему на тот свет посылочки продуктовые шлют?

Снуют-снуют майорчики, как челюсти жующих писателей. Потому что обжорство на Руси не самый крупный грех. Да и веселье на Руси древнее нас.

Калики перехожие… скоморохи, первые смехачи сквозь слезы. Ряженые…

Веселье, твои бесы бьют в ребро. Да так, что сердце порой выпрыгивает на немые страницы.

Скоро, весело бежит перо. И лишь потом наступает горькое похмелье.

Слово древнее и вечное. Вдвинутое со скрипом в письменные столы… Слово подлинное. Связавшее свою судьбу с каким ни есть читателем. Так ли высока разделяющая вас стена?

Накапливается лучистая энергия слова. Трагичная смесь незавидных человеческих судеб и удивительных шедевров. Не пробившихся к людям.

Строка прожигает биографию. Наполняя жизнь тревогой и неуверенностью. Малейшая искра отчаянья может взорвать пороховые склады.

Трагедия, высоко поименованная творчеством. Писатель, как шахтер, прорубает свой штрек. Но если совесть его увела от общей кормушки пласта – завалят. Обязательно завалят!

Крестьянин пашет на своей делянке – кулак. Писатель, пишущий без соавторов, с внутренним цензором, – враг. Давно талантливый – пишет воровато. Оглядываясь на вчерашнюю молодость и крестясь, доставая из сундука немодное перо жар-птицы. Потому что писать ныне принято обыкновенными перьями.

– Сдался… и издался! – говорят в ЦДЛ.

Смелый тоже должен испугаться. Иначе откуда ему знать, что он смелый. Главное, вовремя оправиться от испуга.

Но когда воскресал бунтарь, попросивший однажды пощады?

Литература для избранных… Закрытые процессы… Где судят не о стихах, а за стихи. Где судят не о прозе, а прозу.

Странное у нас литературоведение!

При этом еще спрашивают собственное мнение. На этот счет.

– Да, у меня есть собственное мнение, но я с ним в корне не согласен, – сказал я однажды и получил очередной строгий выговор в личное дело.

Зависть и неумение порождают политику. А что порождает она?

Известно – насилие!

Партия хочет водить каждым талантливым пером. Партия хочет держать руку на пульсе всея Литературы. Губа – не дура!

«Песня не знает границ!»… Смотря какая песня! Песня, может быть, и не знает. Но автора ее подчас тычут носом в полосатые столбы, как напакостившего котенка.

Не поехал за границу – кто-то за меня сказался больным. Надо будет узнать, серьезно ли болен?

Слово плюет на границы. Вот автору его куда трудней!

Банальное отверстие рта, произнесшего у нас слово «Свобода!». Кого из нас, изданных на Западе, по-человечески понятых, независимо от политических устоев, понятых через головы «поэтов и правительств», через горы все еще не обвалившихся пропаганд, кого из нас, как белых ворон, не освистают и не заклюют? Как отступников не выставят напоказ, навесив всех дохлых кошек идеологической измены и физического предательства?

Нас просто будут судить как самогонщиков, нарушивших государственную монополию пьянства, где трезвость едва ли не самое страшное преступление.