Лев Халиф - ЦДЛ

– И почему ваши люди так много доносов пишут? – удивятся видавшие виды эфбиайщики. – Ну почему?

– Загадка века. Но они же еще и призывают бросить эту пагубную привычку, – попытаюсь я сгладить их нелестное впечатление о наших дорогих соотечественниках, – в «Новом Русском Слове» чуть ли не каждодневно можно этот призыв услышать. Вот, например, кто-то призывает доносы искоренить. Вот кто-то еще возмущается этой практикой гнусной всегда, везде и на всех их строчить…

И вообще, господа, скажу я эфбиайщикам дошлым, люди еще были неграмотны, но всегда писали доносы с самых древнейших времен, полагая, что без них никакая цивилизация не случится. Да, наша страна поощряла и поощряет с детства тряхнуть стариной и даже гордиться этим, а наш Павлик Доносов – самый первый у нас герой. Но даже в такой отсталой стране, как Россия, между прочим, доносчиков бьют, и основательно, часто и дружно. Потом их портреты уже никак невозможно вывесить нам всем в пример. А у вас за доносы поощряют. Вся ваша прыть на доносах, и мне непонятно, на что вы жалуетесь? Вы же сами призываете доносить.

– А вы не знаете, кстати, почему ее поджигают?

– Кого?

– Ну, эту самую старейшую, самую русскую, самую еврейскую и самую антикоммунистическую газету в мире?..

– Вы забыли добавить – самую лучшую, – поправил я их.

– Вы имеете в виду художников, которые ее делают светочем?

– Что за вопрос – конечно же, чтоб светила! Это дельцы прогорают дотла, а художники, должен заметить, сгорают. И тут едва ли им могут помочь ваши вездесущие пожарные, от усердия которых у меня лопаются барабанные перепонки, нарушая тем самым мой абсолютный слух. Такое ощущение, что ваши файер-маршалы тушат пожары звуком… Но заземленные люди, они скорее всего не этот пламень священный имели в виду…

– Мы просто удивляемся – зачем здесь поджигать газеты, когда они сами с успехом у нас прогорают?

Но вернемся в Италию, потому что очень хочется туда вернуться, хотя с некоторых пор некогда шумные итальянские дворики и увеличились в объеме голосовых связок.

Порто Портезе. Базар, растоптавший символ вчерашнего беженца, если и торговавшего, то собственным исподним или спустившего с себя все, до белизны кальсон. Нет, нынче у нас широкий потреб, да и на пищеварение хочется натянуть что-нибудь поизящней. Торжище. Политические беженцы. И вот уже французы снимают о нас, ненаглядных, фильм. Видимо, красочный получился, если Кремль его с таким вожделением приобрел и даже язык их французский выучил, чтобы громко сказать: «ГРАН МЕРСИ!» А в ФРГ что придумали капиталисты корыстные – ввели зуммеры в продаваемую одежду: выходишь из магазина, забыв оплатить костюм, а он кричит, что его украли. На всю Европу орет, как зарезанный. И что это за страна, да еще свободная, и что это за мир, да еще цивилизованный, где даже церковь и ту нельзя обчистить – до того бедна, что мыши церковные от нечего жрать перешли в другую веру, а туда же – тоже сигнализацию ставят. Нет, правильно нас в школе учили: «Они хоть и с крестом, а креста на них нету». И в институтах правильно говорили: «Этот мир подозрителен. Ох как подозрителен!» Иезуиты – следят и еще жалеют: «Бедные вы, несчастные, тоталитаризмом испорченные – воруйте на здоровье, с нас не убудет…» «Во, Европа!» – лыбится наш блатарь и думает – что с них взять? «Что с них взять? – разводит руками Европа. – Их же мордовали, бедных, на родине, очень уж строгой, такой безжалостной и нехристианской… Ну, мимоходом с вешалки взяли доху на приеме в их честь. Ну, угощение с „а-ля фуршета“ с собой унесли, не докушали, значит, вкусное блюдо, вместе с блюдом и уперли. Не звать же полицию!» Другое дело – Америка – здесь и стрельба незаметна. Бит дил! Подумаешь, новость! Привычно. У самой отмычку пора помещать в государственный герб.

Удивительный прогресс – как же наглеет советский человек, еще вчера боявшийся своей тени. Лишь чуток отрыгнула советская общественная, а уж к носу платочек, а если всерьез дыхнет своим перегаром… И это Россия неофициальная, не советская, недоперемолотая, как ни перемалывали, частица ее, гонимая самая, из века в век?

Кто же бросился в узкую щель легального выезда, ведь они должны быть полной противоположностью (по меньшей мере) тем, кто беспрепятственно разъезжает от имени великого русского народа, народцев, народностей и прочих нацменьшинств, ставших его насильными братьями. Но что-то мало походит разнородная наша масса на ту магму, которая и выплеснула эту эмиграцию политических (!) беженцев. Нет, они совсем не похожи в массе своей на тех, кто изумил мир своей жертвенностью и геройством, подвижничество которых пока еще не знает себе равных в нашем мире сегодня. Неужели это те, кого мордовали шестьдесят лет, и вот они наконец-то обиделись? Или те, кто сам помогал мордовать и вдруг поимел совесть? Неужели это те, кто так и не смог стать советским, как ни старался? А может, наоборот, – пытаюсь я их понять, – попротивился для приличия, а потом и запродал себя с потрохами или, как минимум, в перелицовку. Вот так с давным-давно отнятым лицом и сбежал. «Да на тебе же лица нет!» – говорит ему его родственник дальний, который уже успел пожить на Ближнем Востоке. «Зато ты отъел его за двоих», – отвечает.