Дмитрий Пригов - Монстры

– А мальчика как звали?

– Не знаю. Бабка не говорила.

– Вот, послушай. В детстве, помню, как-то меня деревенские приятели заманили вечером к речке. А сами спрятались в соседнем сарае. Там был один мой друг. Почти родственник. Димка. Он был моим как бы охранителем. Так они, ребятишки, почуяли. Поняли. Тоже не дураки. Они меня обманули и без него заманили к речке.

– А про старичка не хочешь дослушать? – весьма непривычно для его всегдашней спокойной манеры перебил Николай. – Так вот, он подергивается весь, подпрыгивает и говорит бабке: – Смотри, Вероника. – Бабку мою звали Вероникой. Вероника Аксентьевна. У нас все по женской линии Вероники. И бабка, и мать, и сестра.

– Постой, а у тебя нет брата или там родственника по имени Александр? – стремительно прервал уже его Ренат. – Ты ведь из Ташкента? Я с ним в Литинституте учился. Такой маленький, сжатый, перегретый весь. В очечках.

– Есть. Сашка. Вернее, был. Действительно, на литератора тут в Москве учился. Двоюродный брат.

– Почему был? – Ренат отметил про себя, что братья, а совсем непохожи. Сестры же практически всегда похожи друг на друга.

– Да он, когда из Москвы в Ташкент вернулся, совсем спятил по этой самой их семейной мистической линии. Ушел в горы. У него еще Зинаида, родственница со стороны отца, была. Тоже ташкентская. Потом в Москву перебралась. Затем опять вернулась в Ташкент. К Индии поближе. При определенных стояниях звезд, говорили, прямо чувствуют дыхание оттуда. Кто их знает, может, чувствовали. Они все по Шамбале бредили. Ну, и ушли с Александром. Говорят, туда и перебрались. Уж не знаю. – Николай помолчал. Посмотрел в окно. Потом снова обернулся к Ренату: – Так вот, старикашка и говорит моей бабке: – Смотри, Вероника, перед тобой Вечная Женственность. Но в своем, так сказать, полусвязанном виде. – Бабка ничего не поняла, только хихикнула. Действительно смешно – этот весь напомаженный и парнишка в виде Вечной Женственности. А старикашечка-то вскорости и помер. Он был очень известный в свое время философ-литератор. А я по научной линии пошел. По отцовской. И, кстати, не жалею.

– И я не жалею, – подтвердил Ренат.

– Что не жалеешь?

– Что ты по научной линии пошел. А то к кому бы я здесь обратился? – Ренат подошел к стемневшему окну. – А что с мальчиком сталось? – спросил он, не оборачиваясь.

– Кто знает. Бабка не говорила. Наверное, и не встречала больше. Да к тому же он подрос. Если бы встретила – не узнала. Хотя нет, узнала бы. Невозможно не узнать. Скорее всего, помер. Или расстреляли. Не жилец был, бабка говорила. Сразу почувствовала.

Ренат внимательно рассматривал открывавшуюся в окне уходящую в глубину улицу, освещенную регулярным светом новых, только что установленных, сияющих голубым таинственным свечением фонарей. Вдали весьма отчетливая, но крохотная, уменьшенная большим расстоянием, фигурка перебегала дорогу прямо перед идущим на большой скорости автомобилем. Машина резко взяла вбок. Ее занесло на скользкой мостовой. Она пошла вертеться волчком, удаляясь и сливаясь с колеблющимся блеском и мерцанием сырой улицы. Где-то там вдали, почти и невидимая уже, со страшной силой врезалась в один из новеньких столбов, который тут же переломился в поясе. В той же неразличаемой дали полыхнуло пламя. Через некоторое время волна взрыва докатилась до окна и потрясла стекла. Николай быстро подошел к окну.

Вдали пламя поднялось в небывалом, несоразмерном с расстоянием и удаленностью размере и ринулось назад в обратном направлении, вдоль улицы прямо к их окнам, словно огромный огнедышащий дракон. Из глубины, разросшееся от размера маленькой вспышки до покрывающей все пространство видимости пламенеющей массы, оно стремительно надвинулось на Рената. Тот отпрянул от окна, залитого красно-оранжевым нестерпимым светом, в защищенную глубину комнаты. И почти сразу исчезло.

– Ого, Ренат, ты прямо горишь, – несколько даже испуганно произнес Николай.

Через некоторое время раздался вой. Показались стремительно несущиеся во тьму мигалки. В удалении мелькали точечки сбегающихся к месту события людей. Мария в соседней комнате тоже прильнула к окну. Ей было уже невмоготу. Но и надо было при том оставаться осторожной, сдержанной и терпеливой. Сколько же можно было терпеть?! Она поглядела вниз с десятого этажа. Земля была не то чтобы близка, но и не пугающе далека.

Надо было соображать, как отсюда выбираться. В Ренатовых бумагах, поспешно ею перелистанных, она так и не смогла отыскать чего-либо вразумительного. Но времени явно оставалось немного. Даже очень мало. То есть, как она смогла понять, – дня два-три, не больше. Увы, она была повязана и самостоятельно ничего не могла предпринимать. Это приходило в ужасное противоречие с ее привычным поведением и статусом.