Дмитрий Пригов - Монстры

– Постой, Ренат. Ты про Машеньку или про что-то там такое невнятное? – опять озаботился Николай. – Снова какая-то литературщина – Соловьев, Блок. Вечная Женственность, Премирная Жена, Одеяние Священного Брака – всего этого мы по молодости поначитались. – Несколько сбавил тон. – Ты прямо как моя соседка по коммунальной квартире по телефону своей подружке: «Нервная система в мозг поднялась». Не будем же мы с тобой про нервную систему, в мозг поднявшуюся, рассуждать. Или вызвали к ее внучке врача. Спрашиваю: – Что с девочкой? – Да, – отвечает, – педиатрия какая-то. Понимаешь, педиатрия!

– Что ты мне про свою бабку?!

– Да она не моя. Моя-то с материнской стороны исключительной интеллигентности и образованности женщина. В юности была связана с разными там декадентами. Потом в Ташкент с родителями перебралась. В Петербурге к Гумилеву на мастер-классы хаживала. Со всякими там мистиками до конца дней общалась. Боже мой, каких только у нас в доме не перебывало! Рассказывала, как-то раз прямо перед войной к ней приходит некий, еще с петербуржских времен знакомый по общим там кружкам и всякого рода таинственным ложам. Напомаженный, с коком, по дикой давней дореволюционной моде. Приходит с неким юнцом. Его бабка в первый раз видела. А сам-то хорошо знаком был. Из их круга. Всех почти к тому времени уже посажали да постреляли. Не с кем и пообщаться. Он к бабке и зачастил. А разговоры все у них эзотерические. Про запредельное. Бабка сама неслаба в этих делах. Тоже ведь видения имела. С духами беседовала. Между прочим, со своим мужем, то есть с дедом моим, так и поженилась. Он на Первую мировую ушел. Месяц ничего не было от него. И вот однажды, бабка говорит, лежит она у себя в спальне. Вечер какой-то необыкновенно тихий. И вдруг прямо на стене образуется светлое такое пятнышко. Разрастается, разрастается до размера овальной рамочки – формата тогдашней обычной студийной фотографии. Висит, значит, этот световой овал на стене, а в нем ее жених, мой дед. Такой маленький, но вырисован до мельчайших подробностей. До малого волосика прямо. И говорит:

– Давай поженимся.

– Даже и не знаю, – отвечает бабка, но мысленно. Сама же звука не произносит. И он тоже, естественно. Все это как бы в виде готовых мыслей посылается. Без малого слова вслух.

– Тогда мне нету смысла и возвращаться. – И начал слабеть. А что значит – «нет смысла возвращаться»? Погибнет то есть. У бабки прямо дрожь по всему телу:

– Нет! – говорит. – Как хочешь, пусть и будет.

– Это не я хочу, – отвечает он так странно.

– А кто же? – поди разбери. Хотя, конечно, тогда все были помешаны на разного рода запредельных сущностях, посланниках, свидетелях. Не знаю, спросила ли бабка потом, что он конкретно имел в виду. Да он и сам вряд ли вспомнил бы. Ведь это не его видение было, а ее.

– Хорошо, – согласилась бабка.

– Ладно, – говорит. – Только сейчас не могу. – Бабка смотрит, а он весь перевязанный. Поначалу и не приметила. Непонятно, что за ранение такое тотальное. Весь буквально бинтами обмотан.

– Бинтами? Весь? – оживился Ренат.

– Ну да. Ни лица не видно, ни рук. Все тело покрыто. Как мумия запеленутая. Только голос узнала. Хотя и голоса тоже никакого не было.

– Так это же та самая корпокартография. Точно. И явление его фантомного образования, и беседа. Точно.

– А возвращаясь к напомаженному, – не стал возражать Николай, – юнец тот какой-то совершенно необыкновенной, неземной прелести был. Бабка прямо вздрогнула. А старикашечка весь трясется и беспрестанно указывает на него.

– А у старика, – перебил Ренат, – тика, случайно, не было? Такого вот! – Ренат резко вздернул подбородок к левому плечу, высунул язык и подмигнул. Николай рассмеялся.

– Не знаю. Вроде бы, если припомнить бабкин рассказ поподробнее, то, действительно, выходит, что он подергивал. Так ведь неимоверно старый уже. Хотя из общего старческого подрагивания и можно выделить некий отдельный феномен вот такого, как ты показал, поднятия подбородка к левому плечу. – Николай ловко и смешно сымитировал Рената. Оба рассмеялись. – Вроде было. А он говорит бабке, указывая на мальчика: – Посмотри, красота какая! – Да, – шепчет бабка. – Мальчик-то смуглый, а в полутьме прихожей прямо светится. В комнату почему-то не проходят. Стоят как заледеневшие, по такой жаре-то. – Пройдем. Я чайку согрею. – А сама чувствует, что их не сдвинуть с места. – Нет, нет, не надо. Лучше здесь. – Напомаженный чуть вытягивает шею и подозрительно взглядывает в сторону комнаты. – У тебя никого нет? – А кому быть-то? – Уж не знаю. – Одна я. На кухне весь день. – Бабка отирает чуть влажные руки о подол широкой юбки. – Вот, картошечки сварила. А то поедите? Голодные, небось. Чайку поставлю. – Нет, нет, – быстро отнекивается, хотя в другое время и был не прочь воспользоваться гостеприимством. Голодно ведь, да и никакого заработка, естественно, по тем временам и обстоятельствам. Но нет, не проходит. Мальчик тоже молчит. Впрочем, он молчал во все время разговора. – Это, это: – быстро проговаривает напомаженный, – скажу только тебе одной. – А при том вдруг почему-то подсмеиваться начал и даже как-то подпрыгивает. Вот так. – На этих словах Николай сам заскакал эдаким петухом, задирая голову к потолку. – Бабка изобразила. Ну, конечно, не так высоко подпрыгивала. Старая все-таки. – Николай широко улыбался. – А с лица его прямо штукатурка сыпется. – И опять рассмеялся.