Дмитрий Пригов - Монстры

– Во всяком случае, нечто весьма похожее происходит и в вашем славном коллективе? Не правда ли? – он обворожительно и снисходительно улыбался. Улыбка и какая-то непонятная убедительность всего его облика успокаивала возражавших. Поэты при том хранили почти высокомерное, вызывающе-ироническое спокойствие. Ренат, по неопытности, внутренне метался между закономерными претензиями простого читателя и убедительностью Александра Константиновича, который регулярно, словно бы для подтверждения своих мыслей, оборачивался на Рената и задерживал на нем черные, посверкивающие странным глубинным свечением глаза.

– Так ведь ничего не понять, – робко замечал женский голос из дальних рядов.

Александр Константинович сочувственно улыбался и начинал почти как сказочник:

– Вот вы сидите тут в рабочих робах. Да? – сделал долгую паузу, непременно дожидаясь ответа. В зале не выдержали и подтвердили. – Робу снимаете, а под ней чистая одежда, – опять пауза и почти лукавый взгляд в глубину аудитории, откуда донесся голос вопрошавшей женщины, впрочем, вполне неразличимой с ярко освещенной, вознесенной и выделенной сцены. – Приходите домой. Снимаете ее, остаетесь в белье. – В зале раздались неловкие смешки. Александр Константинович спокойно посмотрел в ту сторону, и все затихло. – Потом совсем раздеваетесь. – В задних рядах кто-то отпустил, видимо, скабрезную шутку по поводу обнажившихся половых органов. Или что-то в подобном роде. Молодые мужские голоса с радостью вскинулись в гоготе. Александр Константинович резко обернулся на них. В зале зашикали. Шутники унялись. Ренат не мог понять, куда это профессор так рискованно клонит в подобной аудитории. – Садитесь в теплую ванну. – Зал замер. Поэты тоже в удивлении повернули свои гордые головы в сторону говорящего. – Все хорошо. А вдруг чувствуете неладное что-то. Где-то там внутри. Что-то такое бередящее. А понять невозможно. Уже ничего содрать с себя нельзя, чтобы пробраться внутрь и посмотреть. – Голос Александра Константиновича достиг патетического звучания. – Болит где-то там, внутри. Бередит и беспокоит. Как с этим быть? Непонятно, – сделал паузу и оглядел притихший зал. – Вот эти молодые люди, – он сделал широкий жест раскрытой ладонью в сторону сидевших на сцене, в том числе и Рената, задержав на нем свое отвернутое от зала и странно улыбающееся лицо, – пытаются понять, что же там происходит. А какие у них, так сказать, средства производства? Только они сами. И еще наша слабая речь, которую нужно навострить таким образом, чтобы она смогла проникнуть туда, обозреть все и в какой-то степени сохранности и внятности вернуться к нам, – завершил он свое несколько рискованное и явно идеологически невыдержанное объяснение. Зал молчал. Раздались вялые аплодисменты. Все окончилось трогательным миром. Все-таки – гости из Москвы! Все-таки профессор! Все-таки официальный зал. Значит, разрешено. Значит, так надо. Значит, хорошо.

После выступления, отдав должное нехитрому угощению, сотворенному трогательными организаторами литературного вечера и невысокого ранга местными профсоюзными лидерами, веселой оживленной толпой возвращались в гостиницу, снисходительно вспоминая глупые и некультурные претензии местных непродвинутых жителей.

– А этот, лохматый! – и заливались смехом.

– А та, раскрашенная! – и снова взрыв всеобщего смеха.

Александр Константинович шел, молча улыбаясь. Чувствовалось, что все произносимое, обращенное вроде бы друзьям-собеседникам, адресовалось именно ему. Он молчал. Где-то на подходе к гостинице неожиданно приобнял Рената за плечи и спросил:

– А ты что думаешь?

Ренат даже вздрогнул от неожиданности:

– Я? По-моему, вы так все понятно объяснили.

– Да? Тебе кажется? – Ренат не понял, была ли в вопросе ирония.

Шумной толпой ввалились в холл гостиницы.

– Эй, тихо там, – строго одернула их пожилая грузная женщина за конторкой. – Расшумелись тут.

Ребята попытались затеять с ней шутливый панибратский разговор, что, мол, счастливые часов не замечают, что в Москве другое время, и т. п. Она не приняла предложенный тон и оставалась официально строга.

– В милицию позвоню, – неожиданно завершила она. – Тоже, из Москвы приехали, – в голосе прозвучала нескрываемая неприязнь ко всякого рода столичности.

Александр Константинович во все время перепалки хранил молчание, находясь в отдалении, склонив голову набок и с неким странным насмешливым выражением оглядывая участников.