Дмитрий Пригов - Монстры

Да и то сказать – поэты! Люди неожиданных сильных страстей и переживаний. Ну и соответственно порой очень уж неадекватного поведения. Известно, как один такой в припадке нежности ко всем живущим на земле тварям выпустил в дорогостоящий бассейн престижного московского ресторана шпроты из масляной банки и плавал рядом с ними, пытаясь накормить прямо изо рта, попутно неся им провозвестие о скоро ожидаемом конце света. Но то был поэт знаменитый, многочисленный лауреат. Не чета нашим. Ему многое прощалось. И это простилось. Даром что стоял тогда никому ничего не прощающий суровый и требовательный советский строй, исполненный уважения к деятелям культуры и носителям духовной истины. Наши друзья были хоть и шумливые, но еще не достигшие такой степени просветления и вседозволенности. Да и время было уже совсем, совсем другое.

Александр Константинович, положив руку на плечо Рената, с улыбкой поглядел на него. Никак не решив дела с начальственной женщиной, поутихнув, все отправились выпивать в комнату одного из них. Александр Константинович легко отклонил предложение присоединиться.

– Небось не начитались? – Он оглядел их. Они улыбались. – И гитару, видимо, прихватили.

– Есть гитара, – подтвердил простоватый компанейский гитарист Иван.

– Понятно. Значит, для начала про затопить баньку по-черному? А? Потом про коней привередливых? Потом про кроликов, в смысле карликов.

Александр Константинович безразличным голосом стал перечислять нехитрый известный репертуар интеллигентных туристических скитальцев и кухонных поседельцев тех лет. Про шизофреников и веники. По Ваньку Морозова. Про Петьку Королева и про муравья. Про волков и про строгий выговор с занесением. Бывали, бывали тогда такие выговоры, буквально корежившие всю судьбу невинно или заслуженно их получавших. Степень даже и случавшихся провинностей нисколько не соответствовала жестокости социального и политического остракизма. Жестокие, жестокие были времена. И это нашло достойное отражение в социально-критической бардовской классике тех лет. Все это знали.

Так что много чего можно петь и играть тихими добрыми вечерами в дружеской компании за потрескивающим костерком или за столом, уставленным всевозможными яствами, а вернее, бутылками. В этом смысле и в этой области возможности, прямо скажем, безграничные. И мы благоволим им:

– Вы правы в ваших достойных привязанностях. Желаем вам и вам подобным подобных же и даже лучших привязанностей и друзей!

– А вы не присоединитесь?

– Потом, потом. Попозже. Дела. Да и напелись мы всего подобного в свое время. – И уходим.

– Пройдемся? – обернулся к Ренату Александр Константинович. Тот молча кивнул. – Подожди, я схожу в номер, курточку накину, а то посвежело.

Было легкое ясное лето. Конец июля. В маленьком зеленом, легко обдуваемом свежими ветерками провинциальном городке это чувствовалось как странное время отпущенности и беззаботности. Добавочное, непонятно откуда взявшееся, не включенное в обычный поток жизненных обязательств и забот. Особенно для приезжих из крупных и вечно озабоченных мегаполисных образований. Будто бродил по округе некий дух обаятельной расслабленности, нашептывавший на ухо:

– Куда спешить? Там, в больших городах, безумие и нечеловеческая суета, бросающая к ногам неокупаемых забот, тревог, инфарктов и безумия, – и все соглашались. Ну, не все, но многие, временно впадая в некую прострацию:

– Может, и вправду бросить все, остаться здесь до конца своих уже недолгих дней?

– Оставайся, оставайся, – шепчет низкий женоподобный голос. Даже два, два женских нежных голоса. – Здесь у нас в районе девушки уж больно хороши, – и застенчиво хихикают, мелькая чем-то белым, полувоздушным меж высоких стволов местного шумнолиственного сада или парка.

– Да, да, остаться, остаться! – шепчет анестезированный приезжий. – И все позабыть. Все начать заново.

Но надзирающий беспокойный дух большого требовательного мегаполиса страстно и требовательно шепчет на ухо:

– Ты что, позабыл? Завтра у нас две бизнес-встречи и презентация. А послезавтра отлет в одну из значительных европейских стран.

– Ах да, да, – вскидывается забывчивый. – Извини, – виновато обращается к женственному, вернее, двум женственным духам, негрубо и с некоторым сожалением, тоской даже, отстраняя их нежно-прохладные виртуальные руки. – Извините. Дела. Я скоро вернусь. Пренепременно вернусь. Окончу все дела, расплачусь со всеми долгами и сразу же сюда! – бросается бежать и никогда не возвращается. Ну, иногда возвращается, но как заново. Беспамятно. Совершенно другой из других пространств, но все с теми же сомнениями и проблемами. Впрочем, вполне разрешимыми. Вполне.