Дмитрий Пригов - Монстры

– Что? – прошептал Ренат.

– Что? – переспросил приятель.

– Да так, – отвечали ему.

– Нужно ждать. Извини, – и отпустил изображение обратно в его естественное визуально-топографическое состояние. В прохладу сырого вечереющего пространства.

– Поговорил? – приятель обернул к нему лицо.

Ренат взглянул на него. На его губах застыла несколько нелепая улыбка удовлетворенности всем происходящим. Ренат быстро окинул взглядом парк, отмечая возможные места, чреватые точки пространства. Таких было не больше пяти-шести. Оттуда появились вполне человекообразные фигуры, направляясь к выходу. Их подлинную суть на таком расстоянии определить было трудно. Иногда контуры отдельных из них начинали принимать странные очертания, отекая, расплываясь, неожиданно выбрасывая в сторону некий саможивущий сгусток чернильной темноты.

– Что это мы застряли? – проговорил приятель, выпрямляясь и отрываясь от парапета.

Они решительно направились к выходу, уже не оставляя за спиной ни единого посетителя. Только словно приклеившаяся к их спинам тьма как длинным упаковывающим полотном покрывала вослед их движению все исчезавшее за ними пространство. Как говорил поэт: Простор Вселенной был необитаем, и только сад был местом бытия.

И завершается глава.

Они стояли у высокого, как театральные подмостки, деревянного крыльца дачи и взглядывали наверх. Приятель громко окликнул:

– Зина! Зинаида!

Тут же отворилась, словно только и ожидавшая этих позывных, дверь. На крыльце показалась высокая худая женщина в длинном черном платье, перехваченном в узкой талии широким, почти армейским кожаным ремнем. Снизу, как на авансцене, фигура смотрелась монументальной и несколько даже устрашающей.

– А, Сашок, – протянула она низким хрипловатым голосом. – Думали, уже и не приедешь.

– Как же, как же. Я человек слова, – с несколько ернической интонацией отвечал снизу маленький, немного суетливый Сашок. – Вот. Привез, кого обещал.

Ренат отметил про себя это «кого обещал».

Минуя пропустившую их вперед хозяйку, прошествовали внутрь. Проходя, Ренат отметил ее блестящие, прямо пылающие черные глаза. Зинаида понимающе-сдержанно улыбнулась. Сопровождаемые постоянным легким, слегка разнящимся по степени щемительности и печальности скрипом многих половиц, проследовали в гостиную. Это была большая, просторная зала, возможно, служившая для сбора гостей, музыкальных и литературных вечеров местной элиты. А народ в этих местах отдыхал непростой. Знатный. Даже весьма и весьма знаменитый. Возможно, по вечерам именно здесь, или на подобной же соседней даче в собрании дам в открытых крепдешиновых сарафанах, отгоняющих назойливых комаров от полуоткрытой прекрасно обрисованной груди, излучающей накопленный жар изнуряющего летнего полудня, за столом, крытым простой бледно-узорчатой скатертью, Борис Леонидович Пастернак легко входил, внедрялся в обступающий сумрак своим чудным, как гудение бархатного шмеля, низким обвораживающим голосом. Это была чистая магия. Повернувшись к слушателям прекрасным и отчужденным профилем, читал последние стихи или переводы из Шекспира. Возможно, чтение сопровождал легкими деликатными касаниями старого фортепьяно Стасик Нейгауз. Возможно. Мы не настаиваем. Среди собравшихся, в глубине, у самой стены выделялась благородными чертами и сединам голова высокого и стройного патриарха Корнея Чуковского. Наверняка. У самого стола привлекали внимание ярким артистизмом и выразительностью лица грузинских гостей. Благоговейная, почти священная тишина повисала после завершения очередного опуса. Восхищенные дамы в присутствии литературных авторитетов и кумиров не смели выдохнуть в теплый летний вечерний обволакивающий воздух:

– Прекрасно!

– Это что-то неземное!

Все это само прочитывалось по учащенному всколыхиванию прекрасных женских тел, туго обтянутых плотной тканью вечерних платьев. По чуть увлажненным глазам. По выражению неописуемого блаженства, блуждавшему на лицах, перепрыгивающему на соседние, задерживающемуся там ровно настолько, чтобы полностью овладеть всеми чувствами и существом хозяйки. Это ощущение соседства, рядом-стояния, рядом-проживания с чем-то необыкновенным, таинственным, почти запредельным наполняло воздух. Распространялось на все прилегающие территории. И продолжало свое шествие дальше, дальше, пока окончательно не выплывало за внутреннее пространство дачи, мельком задевая настороженную и ко всему готовую козу. Минуя дачные загоны, уплывало в лесные и степные просторы великой многострадальной родины.