Дмитрий Пригов - Монстры

Висели и различные рисунки с изображением стройных загадочных молодых людей с пронзительными, даже демоническими взглядами, устремленными прямо на зрителей. Вернее, в объектив аппарата. Из женских изображений – только на одной фотографии были запечатлены две бледные девушки, стоявшие посреди огромного песчаного пляжа в какой-то южной стороне, одетые в широкополые шляпы и длинные закрытые платья. Чуть-чуть изогнувшись, они легко касались друг друга и улыбались, прищурившись от яркого дневного света. Ренат медленно миновал их и опять остановился у портрета профессора со сползающей набок шапочкой.

– Известная до революции личность. Философ. Мистагог. Из блестящих. Поп-герой по тем временам, – произнес за спиной вошедший Александр.

– А юноши? – Ренат кивнул в сторону рисунков, серебрившихся по затененным стенам.

– Нравятся? Серафические существа. – Ренат с удивлением обнаруживал в его манерах и интонации серьезность и даже солидность. Это был совсем не тот Александр, которого привычно было видеть в коридорах Литинститута, шустро перемещавшегося и пристраивавшегося к различным компаниям, чуть ли не подпрыгивавшего, старавшегося из-за спины соучеников выглядеть, что же там происходит в центре скопления. Какой из местных гениев нынче имеет слово. – Моя бабка была знакома с ним. – Александр как-то по-панибратски кивнул в сторону профессорского портрета. – Он к ней все юношей своих приводил. Говорил, что не может позволить себе умереть, пока что-то там не разрешится. Уже перед самой смертью, как раз за день до начала войны, привел очередного. Через два дня и помер. Пришел весь напомаженный. В Ташкенте ведь жара дикая. Течет с него – весь этот грим и помада. Бабке мальчика показывает: «В нем, – говорит, – все спасение». Они тогда искали серафитов первой чистоты.

– Чего? – переспросил несведущий в подобном Ренат.

– Так называли полностью не отягощенных плотью, но и не лишенных ее и пола. А мальчик действительно был какого-то неземного прямо вида, бабка говорила: – и, быстро обернувшись, прервался.

В комнату вошла строгая хозяйка в сопровождении низкорослой полноватой, какой-то чуть ли не перепуганной женщины.

– Садитесь, – приказала Зинаида и сверкнула глазами.

Все тут же и весьма нелепо на огромном расстоянии друг от друга разместились за гигантским овальным столом. Сама Зинаида осталась стоять и с высоты своего роста внимательно оглядывала диспозицию. Посмотрела на боковую дверь. Оттуда выплыла молодая высокая, в рост самой Зинаиды, девушка с подносом в руках. Приблизилась к Зинаиде, сделала едва заметную паузу и, обогнув ее, поплыла к столу.

– Машенька, поставь на стол. И ты свободна. – Зинаида, немного отклонившись, разглядывала девушку, словно видела впервые.

Перед каждым была поставлена чашка с блюдцем. Посередине стола, на месте вроде бы ожидаемого в дачной обстановке роскошного узорчатого самовара, уместился невзрачный фарфоровый заварочный чайник и рядом большой металлический с кипятком. В маленькой вазочке оказалось не варенье, а какие-то небольшие малопривлекательные печеньица.

– Ну, иди, иди к себе.

Девушка привычным маневром, снова обогнув Зинаиду и почти коснувшись ее бедром, уплыла в боковую дверь. Зинаида проводила ее долгим взглядом. Подождала. Обернулась с улыбкой. Отодвинув стул, села во главе. Правда, трудно было сказать, где могла находиться глава овального стола. Зинаида села сбоку. Но стало ясно, что там и находится глава, центр.

– Вы когда родились? – без паузы обратилась она к Ренату.

– Не знаю точно, – не удивившись, отвечал он.

– Понятно, – отметила с удовлетворением Зинаида. Сбоку от нее, тяжело дыша, пофыркивала маленькая женщина. «Дышит как при тяжелой стенокарди», – подумалось Ренату. Зинаида косо посмотрела на нее. Та постаралась сдержать дыхание. – А родители?

– Тоже не могу точно сказать, – смутился Ренат. – Мать только. А отца не знаю.

– Понятно. Ни года, ни даты их рождения?

– Прямо сирота, – заметил Александр. Зинаида бросила быстрый жгучий взгляд в его сторону. Тот сделал изящный полушутливый жест руками: молчу, молчу!

Постепенно, слово за слово, Ренат как будто стал терять временную и пространственную ориентацию. Все расстояния между предметами меняли масштабные соотношения и приобретали вид и размеры выделенные, значимые. Портрет профессора, висевший на противоположной стене, приблизился к Ренату пылающими, прямо Зинаидиными глазами.