Дмитрий Пригов - Монстры

– Ну, Ануфриев, блядь! Русский, блядь, на хуй, радикал, – настаивал Алик.

Ренат пригляделся и увидел за дальним столиком двух молодых удивительно похожих друг на друга девиц. Они, склонив светлые головы и прижавшись обнаженными плечами, о чем-то переговариваясь, улыбались. Изредка разом вскидывали глаза и смотрели в сторону Рената. Именно в его сторону. Когда Алик шумно вскакивал и в очередной раз отбегал, они не следили глазами его перемещения по дымному прокуренному залу, но по-прежнему внимательно смотрели на Рената. И улыбались.

– Ануфриев там за своего, – снова раздалось за спиной. – Лысый, блядь, обритый, с пузом. В оранжевой тунике. Прямо хоть с его складок Лизиппа и Праксителя лепи. Слушай, это ведь ты мне тогда пиздил про разные там сущности и астральные тела? Ну я и начал монстров ебенить. Знаешь, блядь, старик, не поверишь! Я тебе должен! Сукой буду, должен. Когда я попал к этим буддистам ебаным, так они прямо зависли. Это, говорят, блядь, на хуй – аватары. Духи, значит, всякие перерождающиеся. А хуй их знает, может, и вправду. Ну, я им лапши на уши навесил. Понятно, постарался без мата. Ты знаешь, как мне это трудно. Практически, блядь, невозможно, – и рассмеялся.

– Так они, буддисты, все одно мата не поймут. Для них это как мантра, – насмешливо вставил приятель Рената.

– Мантра-хуянтра, – отпарировал Алик. – Там практически все наши. Этот бухгалтер – Кащей! Мудила. Лезет во все. И толстый, ну, главный. А Ануфриев, он, блядь, таким матом-перематом изъясняется. Даром что, блядь, националист. Национальные, на хуй, корни. Я им все как нужно изложил. Как ваш этот, Александр Константинович, помнишь? И что он с балкона-то ебанулся? Пьяный, что ли, был?

– Да не пил он. Не пил.

– И зря, блядь. Значит, накурился. Рассказывают, что он прямо руки так раскинул и шагнул. И все кричал: Иду! Иду, блядь! – и пизданулся. Я его несколько раз видел. Пидер откровенный. Он ведь к тебе, Ренатка, клеился, а? – Алик громко гоготнул и ткнул Рената в плечо. Ренат недовольно поморщился. – А чего мы так скучно сидим? – Алик обвел широкой ладонью действительно пустоватый стол Рената и его приятеля. Перед ними стояло только по кружке пива. – Давай-ка водочки-закусочки. Угощаю, я твой должник, Ренатка. Верочка! Верочка! – закричал он одной из официанток. Та за общим гулом на значительном удалении не расслышала его призыва. – Ладно, попозже сама подойдет. Так вот, я, блядь, оказался воплощением какого-то там их учителя XVII века. Небось, тоже, сука, блядь, матерился, а? – и он громко расхохотался. – Они все у меня рисунки скупили. Деньги у них, Ренатка, невъебенные! Обещали с Ламой познакомить, когда приедет. Он уж точно скажет, кто я такой, блядь. Лама тебе не Ануфриев, который такой же пиздорванец и проходимец, как мы! А? – Алик сильно толкнул Рената огромным кулаком в плечо, отчего неслабое тело Рената качнулось в сторону. – Его на кривой козе не объедешь, не объебешь. Как думаешь, Ренатка, кем я был? А? Тараканом каким-нибудь, хуем усатым! – и снова громко расхохотался, махая кому-то в середине зала своей длинной расслабленной рукой. – Вера! Верочка! Сейчас устроим. – Поднялся и исчез.

Ренат изредка поглядывал на склонившихся над дальним столом сестриц. Изредка, загораживаемые посетителями и официантами, они отвечали ему странными долгими улыбками. Затем встали и, одетые почти в одинаковые длинные легкие открытые сиреневые платья, стремительно скользя между столами, направились к выходу. Уже в самых дверях, разом наклонив головы, исподлобья бросили прощальный взгляд и исчезли.

– Кто это такой? – с несколько брезгливой гримасой спросил приятель, откидываясь на спинку стула.

– А? – отвлекся Ренат от созерцания девушек. – Алик. Старый знакомый. Вернее, знакомый моего приятеля по институту. – Он снова бросил взгляд в сторону выхода, но там уже никого не было.

Ренат оглядывался в большой гостиной. Прислушался.

Хозяев не было слышно. Не было слышно и многочисленных голосов ушедших поэтов.

В торце гостиной высился сводчатый фонарь-эркер с поблескивающими высокими, почти готическими окнами. Оттуда, наверное, и падала по утрам косая шафрановая полоса, достигая вот этого старого потертого дивана, – вспомнилось Ренату. Хотя, сколько их, таких окон, книжных полок и старых диванов, разбросано по дачам и квартирам вымерших или все еще обитающих наших старших соотечественников? Неведомо сколько. По стенам были развешаны многочисленные фотографии. Чаще всего попадалось изображение одного, судя по всему, родственного обитателям этой дачи дореволюционного профессорского вида старика с бородкой и некой странной ермолкой на голове. На всех фотографиях вид его был не то чтобы глумливый, но какой-то двусмысленный. На одной из них лицо профессора исказила странная мгновенная гримаса. Но ненадолго. Ненадолго. Рука придерживала шапочку.