Юлия Мамочева - Виршалаим

Дева раз пришла к колдуну
И раскрыла тоску одну:
Мол, жених – на войну, а теперь – в плену!
Дай, верну его! Дай – верну!

Затянулся колдун папиросой,
Засмеялся, синеголосый.

– Эх, пленён! То не ложь, не ложь.
Но напрасно оборки-то мнёшь, —
Режет взор, что нож! – Женишка вернёшь:
Силе нет непосильных нош…

Дева плачет словами жаркими:
– Для того и жизни не жалко мне!

Изменился колдун в лице
И надел ей на шейку цепь.

– Эх, тогда, – говорит, – терпи!
Чудо-камень ищи! – говорит, —
Как ударишь им по цепи,
Тотчас золотом та возгорит;
Станет всё тебе – чёрный шёлк,
И вернётся домой женишок!..

Сказка сказывается – дело делается:
Побрела да по свету девица.

Ищет камень по свету безбрежному:
Поднимает и крупный, и крохотный,
Да о цепь, что чугунна по-прежнему, —
Каждым бьёт: то со звоном, то с грохотом.

Уж и люди над нею хохочут,
Окликают да рожи корчат.

А иные – камнями в юродивую:
Первый кинул – другие целятся…
Улыбается им при народе она:
Ловит камушки да бьёт о цепь свою!..

Много лет прошло-утекло,
И далёко родное село…
Но гуляет село, пир велик да силён:
Возвратился с войны Семён!

Ест он, пьёт средь односельчан
И не знает, что в дальнем краю
Дура бродит слепая, зачем-то стуча
В цепь свою – в золотую свою.

В той точке, в какой берега – предельно тесны,
Впадаю в детство своей двадцатой весны,
В зелёный её океан безотчётно впадаю.
И вот мне – шесть: всё смелее звенят педали;

– Ты едешь сама! – вдогонку кричит отец.
Такое криком его живёт ликованье,
Что кажется: здесь не двор, а ширь луговая
С тропинкой к тому, чего чуть боюсь захотеть.

На чудо лечу, восторженна и легка,
Туда, где из горизонта растут облака,
На чудо, чей свет тем горяч, что воображаем.
Мой велосипед разражается ржавым ржаньем

И – на дыбы. На миг я – святой Егор,
Но вскоре ничком рыдаю в холодный клевер.
Отец подбегает; я слышу (сквозь боль в колене)
Его «Поднимайся!» – которое – мой глагол.

И крепкие руки сажают меня на коня;
И я – на коне, и гоню, как никто не гонял,
На чудо – с разбитым коленом, с восторгом пьяным,
В одну весну сливаясь с её океаном.

Приходи ко мне – с доброю ль вестью, с горестной ли.
Приходи – хоть в наглаженном, хоть в неглиже.
Говори! Неважно, о чём: я хочу голоса —
Пресвятых звуковолн, замешанных на душе.

Звуковолн – чтобы брызгали в очи солёными буквами
Иль кипели в лицо моё, коль расхохочешься, бестия!..

В этот раз
весна пришла
понарошку будто бы,
Потому что – без
тебя.
Потому что – без
тебя.

Лежим на паркете и слушаем рок,
Как в лучшие времена.
Форточкой губы сложив,
В спальню дует весна.
Там, за окном, толкует народ
О том, что скоро – война.
Но нам не надо чужих;
Знаете, ну вас – на!..

Март любовью стучит в висках,
Рябь потолка – высока.
Это «рука-в-руке»
Есть абсолютное «мы».
Вдруг (теперь за стеной) – про войска…
Слышишь? Опять про войска!
Только не верь, о’кей?
Только не рушь мир!..

Вера в дурное – лучший рычаг:
Дёрнешь – и всё… Поём!
Вместе поём – во всю вышину,
Оба – во весь объём.
Там, снаружи, грачи кричат,
Мартом надышен дом.
Что? На войну? Хоть сейчас – на войну,
Коли пустят вдвоём.

Разомкнулось во мне, что никак не могла разомкнуть;
Распахнулось крылами заветное, заповедное.
И с тех пор война для меня стала только – путь:
Тот единственный путь, по какому идут за победою.

И бесцельная суть моя – цельною стала тогда,
В одночасье исторгнув в ней зудевшего беса;
Стала голосом, диким и девственным, как тайга;
В этом голосе зиждилось новорождённое «Бейся!» —

То есть Слово, что – Бог. Раздавалось оно во мне:
Раздавалось вширь осознаньем, святым и хвойным.

Осознаньем того, что я на войне, на войне
И уже – у цели стою уцелевшим воином.