Юлия Мамочева - Виршалаим

Правда нас отстояла, что данным ею – острог
Звали именем, притворяясь с трудом людьми.
Как ты там, куда унесли отмотавшего срок
На заре – тебя? Долог, долог ли мой, мон ами?

Когда колдуна хоронили,
Столица тонула в толпе,
Хоть был он и просто стар, без приставки «рок».
И пела жара, как в горниле,
И каждый второй пел,
Злым ликованьем уродливо вывернув рот.

Текла процессия мощно,
И в этот рьяный поток
Впадало по речке из каждого переулка.
А он шумел неумолчно,
Дескать, «злодей подох!»
Шумел – до жути задорно, до одури гулко.

– Мой сын избит был средь бела дня;
Чудом остался жив!
– Колдун виноват! Колдун виноват! Колдун виноват!
– А мой – в запое!
– А у меня…
Сонм взаимно-чужих
Плыл
по городу,
слаженно гомоня.
– Помер, мерзавец! Виват, справедливость, виват!..

И лишь на погосте, где вечность – дана,
Народ притих, обступив
Проклятую домовину, как волны – остров.
И люди глядели в лик колдуна,
Немой, что курган в степи,
И воткнутый носом в небо – нагло и остро.

В небо, что повернулось
Солнечным диском к толпе,
Подобным выжженному
на лиловой
спине клейму.

И ворон кричал: «Да ну вас!..» —
До одури, будто пел.
И чудо свершить
было совсем
некому.

Робче, чем вкус лепестка,
Рябче кругов на воде
Я красоту отыскал —
И в кожу твою одел;

Было тебе то – боль:
Мир в животе горел…
Я же с тех пор за тобой
Шёл, как снег в декабре —

Радостно и свежо,
Истово – не напоказ.
– Пламень нутро жжёт!..
– Только бы не погас…

Плакала ты – я молчал
(Сердцем – боготворят),
Чуя в тебе, как в анча —
Ре – вожделенный яд.

Но донести не смогла
Ноши высей чужих:
Яд слезой развела,
Ей же огонь потушив.

Вот и стою, скребя
Божьей души бересту…

Я любил не тебя.
Я любил – красоту.

Кто-то высокий взял да посыпал сахаром
Серой земли залежало-хрустящий коржик.
Вот смотрю – и розовею, как сакура,
В умилении глупом – кожей,

Тоже сухой и серой – от недосыпа.
Вот с землёй
друг на друга глядим
тет-а-тетово:
Кто-то её
сахаром
ночью
посыпал —
А обеим по-детски тепло от этого.

Чаю налив, я – к окну, любоваться дальше;
Сыпавший – ясной рукою сердечко давит.

Первый снег
нельзя не назвать
удачей:
Он выпадает.
Всему вопреки – выпадает.

Чувство такое, будто, уже выгорая,
вдруг наполняешься вновь: отступила мигрень.
Кто-то довёл меня, хилую пешку, до края
поля. И я воскресла ферзём в игре!

Метаморфоза есть результат диктатуры;
Кто-то – Игрок: поди-ка им возмутись!
Он одержим совершенством своей фигуры
люто, аки самый шальной шахматист,

если не дева, больная анорексией.
Я возвратилась – с новою силой,
как с ксивой,
что врагу – устрашенье, а нашим – редут.
И супостат – врассыпную: о войско крысье!
Твой король заметался – но негде укрыться…
Скоро падёт: я на поле. Меня – ведут.

Прошлою ночью я нечто важное понял —
То, о чём заикнуться неловко днём:
Тихо
живёт в тебе
маленький гордый пони —
Пони, который мечтает ходить конём.

Это сродни открытию было!.. Сам не
Веря, свершил я второе – секунду спустя:
Оба с тобой не пустеем! Во мне – всадник:
Всадник,
который по факту —
всего лишь дитя.

Хочет коня он – рыбою оттого и
Бьётся об лёд грудины – напорист, горяч…
Хочет коня – вот только не чтобы запрячь:
Хочет – в седло. Да полётом скакать на воле!..

Бьётся так, что захлёбываюсь душою.
Люди гудят: «До покою, чудак, не дорос!»
Я же его и в водке топил дешёвой,
И в вонючем дыме своих папирос,

Но – не тонет мечтатель. Лишь воет: «Не лезьте! —
Тем, кто снаружи. – Не лезьте в чужой каньон!»

Понял я ночью:
будь с тобою мы —
вместе,
Стал бы
твой пони
верным его конём!..

Аккумулятор сел:
почти не осталось сил.
Отвернулись все,
кто прежде превозносил.