Татьяна Алфёрова - Территория Евы

Баба с возу… и легче… ну, скажем, что лодка.

Мой милый, не о нас расплакалась труба —

гуляет воздух в желтой батарее.

Вслух скажем – случай, про себя – судьба.

Шнурочек голубой на теплой шее.

В углу уже отбрасывает тень,

едва родившись, будущее злое.

Как пережить непрожитый наш день

и замереть на предпоследнем слове?

Но снег идет. Ладонь на грудь легла.

Какая белизна на белом свете!

Кем были мы, когда нас повлекла

чужая сила, первобытный ветер?

Торопишься одаривать, но чем?

На – стройное березовое небо.

И двери скрип сквозь тишину ночей,

которых – нету.

Пересекая веранду по желтым кружочкам,

бабушка нам приносила ватрушки с черникой.

Тек фиолетовый сок из-под корочки жесткой,

в печке слегка подгоревшей (печку чинили).

Пальцы шершавые путались в тонких косичках,

бережно мыли коленку с извечной болячкой,

и угнездилась с ухватистым клювом привычка:

чтобы любили с утра и до века – а как же иначе?

Как это странно бывает, когда вырастаешь,

мир обнаружить уже не своим и не добрым.

Птица, куда ты летала? Прошляпила стаю.

Ш-ш, не ищи ни любви, ни знакомого дома.

Только цветет фиолетовым чертополохом

память о лете ушедшем в траве невысокой.

Если смотреть, не касаясь, то даже неплохо,

даже красиво – как соком на пальцы, как соком.

В то далекое, в то счастливое время неведенья,

когда нам казалось, что мы навсегда свободны,

когда было холодно, солнечно, ветрено,

и «завтра» – крупней и ярче «сегодня»,

мы представить себе не могли, как потом все сложится,

мы швыряли солнце мячом по лужицам,

в проживании «начерно» не принимались невзгоды,

мы гораздо меньше зависели от погоды.

А в часах было больше минут, чем принято;

и законы физики вообще шалили,

если мир преломлялся солнечной призмою.

Жаль, что в «завтра» нас отпустили.

Мы летим через август

в небе мокром озерном.

Еще хватит нам лакомств —

одуванчиков в дерне,

орошенных улиток,

нежнокожих лягушек.

Далеко – там, где плиты

ледяные покорны

неизвестным теченьям,

мы всклекочем о лучшем,

о чем – не разглядели.

Над кишением улиц

желтых, розовых, белых

мы слегка развернулись:

курс левей, город – бегло.

Мы летели над лесом,

над травою летели.

Как вставал Гусь над морем,

над холодным – горячий,

Круглый Гусь Агамойя,

темноту в клюве пряча.

На пространстве открытом

обеспечит ночлегом,

нас в полете хранит он,

сбережет и под снегом.

Что вы, гуси, галдите,

осень зля, беспокоя?

– Имя кличем! Глядите:

солнце-гусь, Агамойя!

Пляшет гость, ходит кругом в окне,

а другой на чагравом коне

поспешает по вечерней заре,

ей до времени не перегореть.

Видишь, дом распахнулся по углам,

чтобы ночь вместе с нами могла

поиграть, густого выпить вина.

Золотую нитку с веретена

золотая перепелка навьет.

Положите с перепелкой вдвоем

на перину, на шуршащие льны.

А глаза от горьких слез солоны.

До утра нам столько жить! Сколько жить?

Петухам молчать – поди прикажи.

Колечко, колечко,

выйди на крылечко.

Ночью будили, расплетали косы.

Куда меня тянете, птички, – поздно!

Мохнатые птички, на крылышках звезды.

Колечко, колечко,

тонкие лапки.

На лапку веревку, да в воду.

Утонет птичка,

не умеет плавать.

Кто колечко вынул – водит.

Жарко, жарко косам,

жарко – не сгорели б,

с ледника лягушку – жарко голове!

Кто над березой

ходит по свирели,

по окошкам пляшет – баловень?

Не вяжите руки,

не ведите к лодке!

На ладонях кожу съело колечко.

Приносили хворост

ломкий да короткий.

Из огня, из жара на ладонь – олово.

К дощечке дощечка,

желтое крылечко.

– Пусть выручает,

с кем ночи летала!

Окурили комнаты, напитали чадом.

В лесу под вереском глазок открылся алый.