Андрей Поляков - Китайский десант

а тень по улице —
копиркою измятой
слетает в сторону
(как мёртвый соловей),
луной приподнята
над листьями асфальта
на сотню миллиметров городских,
когда желтящий лист —
милее человека,
а пальцам нет стекла —
моложе, чем вода…

Деревья молодит
длинноволосый дождь
и ветви объявляются ручьями:
вся в осени ветвей
усталая листва,
и снова снов твоих подклеенная лента
просвечивает дымом
и дождём,
и вновь опять —
любимая, как в детстве, костяная голова
моргает над размокшими нетвёрдыми плечами,
и ветви —
(повторю и повторю)
своеобразно притворяются древесными ручьями:

кто притворяется ручьями?
ветки, ветки!

А ты идёшь
рядом с деревьями,
где птицелетающий воздух
красив, как читающий лев,
где глиняной листвы
потрескавшийся круг
и соловья кочующая пропасть,
где Тополь-Симферополь до утра
покачивает улицы и люди,
где Чаадаев —
в сердце бесноват,
а Лао-цзы —
прекрасен
и не будем!

где возможно
от кошек послушать,
то, что скоро
вернётся Христос —
они докажут нам, мяукая, мурлыча
(хвостами до созвездий доставая,
из августа на Марс перебегая),
что мы споём
о Боге по-китайски
о Логосе
по-русски,
пускай во сне —
но всё-таки —
споём!

А ты идёшь
с золотыми деревьями осени рядом,
где только лишь китайская сосна
безногим с детства горе-инвалидом
на празднике в деревьях
веселий городских
не знает листьев,
падающих вниз:

её иголки – кóлки,

но это нам не девичьи заколки,
не закоулки
девичьих волос!

Тогда на взгляд себя,
раскосого от слёз,
ты всё-таки выйдешь, как кошка,
из родителей в старости дома,
от домашнего солнца свечи
прогуляться по берегу
осени августа,
тонким берегом крепкого краешка
в виде месяца августа,
о,

чтобы всякая осени августа
сладковато-древесная тень,
как сестра, в полусне наклонилась
(виновато-красивая тень),
половинки платанов тебе принесла
или целые розы —
цветов

и напрасно легко согласилась
(сладковатого дыма сестра),
что вот это гуляет ребёнок,
знаменитый на всю темноту,
китайчонок стихами —
Андрей,
из теплеющей корочки плоти
и медлительных капелек крови,
между листьев и улиц ветвей
позабывший,
забывший, забывший —
для чего он сюда
приходил?

Я забуду дорогу в Китай. Забуду, как
ты клеил книги и мыл посуду. Я забуду
город, где ты потрогал столько стен
глазастых и тайных стёкол.

Я забуду Бродского в чёрном фраке. Я
забуду Будду искать во мраке. Я лицо
жены не припомню толком, что косит
лисою, а смотрит волком.

Близость дыма склоняет к тому, что жарко,
листопад – к подаркам, но нет подарка,
а нектар в сосуде, как призрак жажды,
отразит тебя
иногда —
и дважды.

Полно дуть в дуду, потешая стадо,
ни тебе, ни стаду это не надо:
можно не бояться (почти) отныне
ни когтей царя, ни перин гордыни,

ни язвы, ходящей по кругу ночи,
ни стрелы, звенящей в дневное время…

Полно плакать, вытри больные очи —
какова земля, таково и семя!
Лучше дуй в дуду, созывая стадо
посреди учебного листопада,

чтоб огонь в сосуде, как призрак жажды,
отразил нас всех навсегда и дважды.

Пусть подруга в теле не без названья
обретает ясные очертанья,
и, чем дальше утро, тем светит дольше,
отражая нас
девять раз —
и больше!

В сердце: серое слово
(из слов мышей),
нет, не возведённое если ртом
к берегу леса
на том берегу
песка…

Осень, бегущая в травы,
а пальцы – пусты,
в день отдельных больных облаков
листья осени беглого тела,
символический цвета восток
и древесная цепь,
чьих звеньев
по углам темноты
немыслима сильная желтизна.

Осень, ты теплота —
золотая на звук,
возле влажного места реки
ветроосень листвы
(золотая на лиственный звук?)
и дырявых деревьев
ты осень…

Снятся, снятся ли долго
на постели после сестры
волосы осени
лёгкие, как молоко,

снится в злато-летающем свете
лес листьев, где,
водянистых складок полны́,
прозрачно
плавают реки —
хранилища для волны?