Андрей Поляков - Китайский десант

Бедная лошадь,
белая лошадь,
бренная лошадь
не станет моложе

и не станет на жёлтую кожу
перелётных драконов
похожа —

никуда она не уйдёт,

ну, а если —
захочет уйти,
то растает, как дым,
от пяти —
до шести

в цвете млечного утра
(стакана воды с молоком):

полстакана тумана
и осенний творог за окном,

и вставать на работу —
не рано.

Однажды танки войдут
в Пекин, а чья-то Зоя поднимет
бровь, положит бабочек
на виски
и вспомнит
школьную
не любовь.

А я допью горьковатый
чай, поеду в Ялту,
когда усну,
где чьи-то волосы
по плечам,
летает
Звягинцев
на луну.

А вот пакет из Пекина: «Как будто
готовься к бою, пора повернуть Европу
в пепел и зверопыль. Во сне

колесо буддизмаО

раздавит варваров бледных,
Москва и Пекин, как в спальне,
желто красно помирят мир».

ВДРУГ:
в жёлто-красной тишине
я восседаю
на коне!!!

Дина за деньги
покупает на рынке
дыни…

И вдруг
восклицает:
«Сабли
долой!» —
и скачут монголы по синей пустыне…

И скачут монголы по синей пустыне?

И скачут монголы по синей пустыне!
и каждый из них —
настоящий герой!

Стиха сложение, тактика выжженной
речи. Тоже словарь, сгоревший дом
над рекой. Вчера не там, где расположено твоё
тело. Оно не говорит, но кто там
говорит. Где его реки, где они, реки,
в старый Китай. Где его
родина, флаги и листья, кто
взял начало,
жёлтый исток.

Тёплые кровли храма, как сёдла,
пусты для света. «Конская кровь горяча!» —
прокричали монголы ума.
Немец с евреем во Фрейбурге ходят
и книги ласкают
друг другу. Саблю целует
философ, лишь бы собраться
в Китай.

Мёртвое солнце. Говори, почему
Китай долог. Почему, для кого
здесь Китай. Чьи вы тут боги —
китайская осень,
родимые реки не вот
бытия. Германия. Златокитай.
Ты понял.

А всё же я люблю весёлую Россию:
мне снятся пряники, рубли, пасхальный перезвон.
Медведь проехал на велосипеде
и просвистел святой купец —
к царице на поклон.
То хороша Степанова Мария,
то Поляков ни в чём не плох на ласточке верхом.
Подпрыгивают девки расписные,
цыганка пляшет
и лиса —
гуляет с петухом.

Раскосых ласточек мелькнуло мне сейчас,
и вечер в городе, как в дереве, погас.

Не стало Киева! а над моей Москвой
Китай лысеющий склонился головой.

Привет, империя, я твой больной солдат,
я болен бедностью, но августом богат!

Я в ссылке призрачной, но весь я не умру
в листве таврической, на каменном ветру.

На старом кладбище примерю, как дурак,
имперской выделки невидимый колпак

и, прямо в голову глотая аспирин,
поверю в Тютчева, поверю не один.

С двумя подругами продрогший человек,
влечу в парадное, как пчёлы на ковчег,

а ветер с севера, повисший в тишине,
подует музыку о звёздах и луне.

Хоть деньги осени (искомое тепло)
навряд ли выдадут Гадес или Дельво,

но умных ласточек небесная Москва
китайским золотом вернёт мои слова.

I
Скажи, когда лицо моё на ощупь
вернётся в зеркало на третьем этаже,
не Троцкого сновидческая поступь
послышится ль над крышами уже?
А лунный свет младенческий, молочный
зальёт ли улицы, которых больше нет?
ли спрыгнет Лев на рыночную площадь
зияюще-багряный на просвет?
Тогда незрячие пересекутся пальцы
богов-любовников, редеющих, как дым,
и в кровь обнимутся троцкисты и китайцы
над Симферополем, над кладбищем моим.

II
То листья полетят, то краска покраснеет,
то ветки венами покажутся в ответ…

В темнице августа меня как будто нет,
лишь пальцы Троцкого сжимаются сильнее.

К закату выведет недолгий разговор
и ворон выступит в дожде над колокольней.
Увёл бы девушку из церкви на сегодня —
но пальцы Троцкого кровавы до сих пор.