Андрей Поляков - Китайский десант

Сядет кошка
в самолёт, заберёт
меня в полёт, соберёт
меня на небо —

кушать Библию
из хлеба, пить
из Господа
вино, видеть

ангело-кино, быть
поэтом и святым —
помнить крымское,
как дым!»»

А выспится буддист
над дымом и вином

и выпрыгнет за дверь
(в косящий дождь погоды),

допустим, что слова
толкать холодным ртом

про царства темноты
и спящие
народы – но Сабля Пустоты
монгольском на коне
рассеет все цветы,
цветущие во сне …

Как тень царя,
бегущая от брата,
я не проснусь

ни снова,
ни обратно.

Не обниму
монгольскую сестру —

ни вечером,
ни я,

ни поутру.

Буддийские
и серые коты
на вечер
намурлычат

пустоты,

но тень царя,
бегущая от брата,

не повернёт —
ни солнца,

ни обратно,

не возвратит

сестру моих ресниц —
ни тенью пчёл,
ни бабочек,

ни птиц.

Что ли уснём и наполним изнанкою глаз
ласточек, лёжа скользящих в чернеющем танце,
горькие ветви, пожалуй, последних берёз
и на трамвайных путях желтолицее солнце?..

Колос богини не колет в холодную грудь —
значит, пора отправляться куда бы ни будь,
значит: ещё собираться и тщательно сниться
тем, кто лиса и сестрица
(слеза и ресница).

Холмистых облаков недлинное
движенье, как плёнку, солнечный

приподнимает свет, то бледным
золотом, то синеглазой тенью,

и путешествия для них печали нет…
Ах, если бы и мне – —

Комариный сударь дорогой
с женской (заводною) пустотой,

ты куда летаешь, молодой,
с небольшой кровавою трубой?

Ласточки бывают далеки,
веточки бывают высоки.
Девушки бывают поутру
с деревянным камушком во рту.

Ангелы бывают и поют.
Но недолго. Несколько минут.

И совсем бывают облака
в небе акварельками слегка.

Книжек пыль и бабочек пыльца
вызовут мучителя с лица
в насекомый праздник выходной
с надувною кем-то головой.

Единица осени – Листва,
жёлтая шумящая Литва…

Не Литва, конечно, а Летай —
в красноцветных сумерках Китай!

Комариный воздух молодой,
полный сладковатой пустотой,
кто в Китай Летает за тобой,
за твоей кровавою трубой?

– Я В КИТАЙ ЛЕТАЕТ ЗА ТОБОЙ,
ЗА ТВОЕЙ КРОВАВОЮ ТРУБОЙ!

Хорошее
дело —

в китайской
ракете

к холодной звезде,
как дитя,
полетети,

но в тёплой ночи
за окном

поезда
стучат:

любисда,
любисда,

любисда.

…пусть госпожа, подобная Лю Би,
иль фрау Мюнхен с белыми ногами
под солнцем лампы обернётся:
нет!
не двинусь ни за нею в занавески,
ни вороном не сяду восклицать
в монгольском одеянии из дыма —
невероятный парень…

…пусть госпожа, подобная Лю Би,
иль фрау Мюнхен с белыми ногами
под солнцем лампы обернётся:
нет!
не двинусь ни за нею в занавески,
ни вороном не сяду восклицать
в монгольском одеянии из дыма —
невероятный парень…

…пусть госпожа, подобная Лю Би,
иль фрау Мюнхен с белыми ногами
под солнцем лампы обернётся:
нет!
не двинусь ни за нею в занавески,
ни вороном не сяду восклицать
в монгольском одеянии из дыма —
невероятный парень…

Жёлтое солнце
на свете
горит,
тёплая рожь
в голове
шелестит:
«Где же ты,
ворон,
мой ворон?»

НЕ ОТЗЫВАЕТСЯ
ВОРОН…

Южная слава
тебе, Дионис,
ты на кресте
виноградном повис,
пьяную песню
провой, как во сне,

станут слова её
родиной мне:
«Где же ты,
вечер,
мой вечер?»

НЕ ОТЗЫВАЕТСЯ
ВЕЧЕР…

Час, который ты любишь,
но который иногда
вечен…
Предвечерний Китай-Поляков,
знаешь,
время и тело
тебе неприятны —
как зеркало
из темноты.