Юлия Идлис - Язык жестов

и все плывет и между ребер вниз
уходит боль и вроде обернись —
ее застанешь вовсе неприкрытой
случайный труп, вокруг него – толпа
а ты как будто встал под водопад
и весь под ним рассохся, как корыто

и весь куда-то вышел хоть куда
и вместо чуда пресная вода
чуть плещется наполненная сетью
в которой спит непойманный мертвец
что между ребер поместился весь
как сложенное вдесятеро сердце

на окне занавесок нет
так и не собрались повесить
поэтому рассветает прямо в лицо, как у следователя в кабинете
или в висок, если лежать на спине

она начинает день, то есть выходит под душ
выносит из дома мысли о дедушке, одиночестве и работе
машина скрипит колесами по невыспавшемуся льду
окаменевающему к субботе

рассветает напротив дом
дворник его метет
соскребает снег с набросанных как попало улиц
большие мягкие антициклоны обещали и не вернулись
со своим заграничным теплом

у них николя саркози и такое дело
поддерживать обстановку в парке и в дисней-ленд
держать его руки в тепле
свежего воздуха на голое тело
потому что у старого президента встает апрель

и много еще кого баюкают антициклоны
удерживая влюбленных рядом ладонь в ладонь
ну и что здесь – какая-то родина, боевые роботы, человекоклоны,
зима, умирающий дедушка,
бог с тобой

красота остается совсем одна
и клянет себя дотемна
что вот, дескать, румяна была, да на
тебе: вышла, вишь, не годна
и сидит у окна холодна, бледна,
ни жива сидит, ни жена.
а вокруг расцветает ее весна
и после еще одна.

так сидит она, как война страшна,
корешок на пути зерна.
словно снегом, болью занесена
или льдом полна
и не видит мира, что в ней до дна
и хранит ее имена,
и не знает, что расцветет весна,
и с нею – еще одна.

Глянцевая блондинка с матовым цветом лица,
стройная красавица с миндалевидными ногтями,
лучистой улыбкой и запахом дорогого тела;
светский обозреватель двадцати с лишним лет
в десяти с лишним изданиях
(правда, лишнего уже многовато),
с забавной привычкой щуриться на сигаретный дым,
с небрежной манерой вождения,
с искусанными губами.

Разговаривает с друзьями бывшего любовника.
Их четверо, приехали из Риги, не были полтора года;
все изменилось, хотя не очень, хотя ты – больше всего.
Он сам не приехал; не смог; много заказов, сплошные съемки.
После пятой сигареты один из них кладет ей руку на плечо;
после шестого коньяка ей кажется, что уже полночь.
Она выросла и похорошела; они стали как будто младше.
Все продолжается – «детка», потрепать по затылку, пересмеять друг друга.
В шутку они считают ее зарплату – сначала в евро, потом – в латах.
Потом никто уже не смеется.

Завтра утром они отправятся в свою страну,
в его Ригу.
Соберутся вместе в каком-нибудь кафе:
как съездили, какие новости, как там все.
Кто-нибудь не удержится и расскажет:
зарплата в латах не умещается в воображении
сетевого копирайтера рядового агентства ,
хватило бы на квартиру,
высокие потолки, большая кухня.
Миндалевидные ногти, матовый цвет лица.
Много заказов, не смог приехать.
Работал даже в выходные, на ветру
плакал, пальцы примерзали к спуску;
теперь вот сидит в кафе с друзьями, еще немного – и скажет:
«А полтора года назад я ее трахал».
И будет совершенно прав.

все меньше воздуха
пока она живая

от лета остается ничего
господнего. что не зашил – оставил
где зашивать такие паруса
распоротые наискось тугие
брюхатые прилипчивые плачут
хватаются за руки волочась?

он наспех напоследок сын ли, дочь
на вспаханной постели до рассвета
чтоб запахом его одета чтоб
хоть запах был когда его не станет
и женщина остынет с головы
до ног теперь ничейная немая

все меньше воздуха как он идет кругом
за солнцем краденным почти не остается
и ветром оскопленный парус вниз
на доски палубы и олово в груди
стекает вниз и застывает глыбой
он вытащить ее ножом рукой

пока она на дно его зовет
ее живот растет но он не знает
и так его и этак на волнах
барашки розовеют на закате
закланные и месяц прыг из ножен
ночь опускает все живое вниз