Романова - Нас писали два года

Мы легко отпускаем тех, кто нас предал,
Мы смогли пережить потерю друзей.
Почему ты теперь в состоянии бреда,
Когда на откровения он пишет: «Окей».

Мы умеем подняться и гордо уйти,
Мы находим силы улыбнуться врагу.
Почему мы тогда лежим вдоль руин,
Когда он говорит: «Я не могу».

Мы не нуждаемся в чьей-то оценке,
У нас за плечами миллионы грехов,
Но почему мы от боли сползаем по стенке,
Когда он сообщает: «Я не готов».

Нашему стержню подвластна любая боль,
Почему же позволяем тонуть кораблю,
Почему же проще поднести к виску кольт,
Чем услышать: «Я больше тебя не люблю».

У неё к тебе нежности столько, что трудно даже дышать,
И нежности этой – хватит укрыть целый мир от бед.
Ты точно знаешь, она – та, кто умеет ждать.
Она точно знает, что ты – её человек.

У неё внутри детонатор. Будет больно – уничтожит весь мир к чертям.
Тебе нужно быть осторожней, иначе снесёт волной.
Она будет идти по пеплу, по мёртвым остывшим телам,
Она сожжёт всё вокруг, лишь только бы быть с тобой.

Твой мир куда шире её голоса на том конце провода,
Её мир сжался до точек в радужке твоих глаз.
Ты был осторожен, не давал ни единого повода,
Но она всё знала и видела. И внутри тихонько «тик-так».

Таймер запущен, обратный отсчёт пошел,
Ты либо её сапер, либо её фитиль.
Тебе в эпицентре быть. Ведь ты её сам завел.
Закрой глаза, сделай вдох.
Три.
Два.
Один.

Стихи не растут, как цветы в горшке,
Не растут как у любящей матери дети,
Не лежат как выигрышный туз в рукаве,
И не светят в глаза мне лучом на рассвете.

В безумном потоке идей и мыслей,
Мне трудно поймать и слагать порой.
Я будто безумец, стремящийся к выси,
До которой никак не достать рукой.

Я познала иной, душевный язык,
И говорю на нём у вас в головах.
Слова – водопад, чистый родник,
Замёрзший в ваших глазах.

Я заложник себе, я себе тюрьма,
Рифмую, на грани шизофрении.
Я узница творчества, сошедшая с ума,
Заключена в стенах стихиатрии.

Нас писали долгих два года.
Буквы сплетались в неровные абзацы.
Сбивалось дыхание, куда-то девалась гордость,
Горячие, безумные, будто нам по пятнадцать.

Нас долго писали:
О том, как ты сбивал мне температуру,
Как я вязала тебе свитера, которые ты не носил
(они были связаны криво),
Как мы ломали мебель
(дальше по тексту цензура).
Как мы любили друг друга и ненавидели быт.
Только жизнь внесла свои коррективы.
И нас удалили, нажав «delete».

Ей бы лавандовым полем в тебе прорастать,
Чтобы спалось спокойней, да дышалось легче,
Чтобы тебе никогда не знать,
Какого жить с грузом, что давит на плечи.

Ей бы молоком красить кофе твой по утрам,
Только потому, что тебе так вкусно.
Причина, почему ты кочуешь по городам —
Внутри тебя до ужаса пусто.

Ей бы часами запястье твоё обнимать,
Ведь ты их так любишь, а значит любишь её,
Она давала бы стимул не опоздать,
К той, о которой ты скажешь «моё».

Ей бы хотелось быть чем угодно,
Лишь бы всегда находиться с тобой.
Только это не нужно тебе, ведь свобода —
То, что ты любишь больше неё.

Я буду ждать тебя, даже когда этот день закончится,
Даже когда снег растает, и наступит лето,
Даже если ты заведешь любовницу,
Даже если наступит долбанный конец света.

«Он её не любил» – запись в графе «причина смерти».
«Она слишком долго ждала» – будут твердить врачи —
«Если бы в том уравнении появился третий,
Мы возможно смогли бы её спасти».

Знаешь, мне самой удивительно, как можно столько верить,
Любить до сих пор, желать и отчаянно ждать.
Друзья у виска крутят, мол, вас то уже не склеить.
А я продолжаю твердить – просто вам не понять.

Я должна тебя разлюбить – мне все твердят, как один.
А я всё равно буду ждать, даже когда день закончится.
Буду ждать хоть до скончания века, хоть до седин,
Только скажи мне, что тебе этого правда хочется.

Сколько лет между нами прошло – пройдет ещё столько же зим,
Был бы обычным прохожим – далёким и вымышленным, как в книге,
Но тебя занесло ко мне то ли тропическим ливнем, то ли ветром сухим,
И принёс то ли радость мне, то ли скорую гибель.