Александр Кормашов - Звук. Стихотворения и поэмы

Кактус, весь, весь он, как сувенир из круиза.
Только в комнате стало словно пыльней и пустей.
Нужно, нужно скорей к чёрту выключить телевизор
и убрать, наконец, перекрученную постель.

Быстро под подмести, раскидать всю посуду из мойки
и одеться скорей, и в троллейбус вскочить кольцевой.
– Слышишь, я за тобой! И чтоб все наши дрязги замолкли!
Возвращайся домой. И немедленно!
Кактус зацвёл.

1986

Пред «Домом книги» лужи, как плёсы,
и каждая будто просит: зарыбь!
Штормит помаленьку в отделе прозы,
в отделе поэзии мёртвая зыбь.

Там продавщица – Мариша Мнишек,
тут продавщица – чевой-то жуя.
И сотня глянцевых тонких книжек
блестит, как рыбья блестит чешуя.

Вон тоже поэт, не фрондёр, не упадник.
Он тоже лежал тут. А впредь? Ну что ж,
не всех же нас время под жабры тяпнет,
как бумагорезки разделочный нож.

Нам повод погреться тут, как туристам,
и снова нахохленно дальше, в дождь.
Москва не такая уж альтруистка
поэтов брать на казённый кошт.

Есть женщина, впрочем, с ладонью гибкой,
и бог! тем темней, тем сильней дурман —
взять в пальцы ладонь и уснувшей рыбкой
пустить в свой холодный сырой карман.

1986

Вся только ветер, воздух, чувства,
ты вновь одна гуляешь в сквере,
и каждый день в твой дом стучусь я,
лишь распахну из дома двери.

И что-то будет сокровенней,
и что-то станет несказанней,
и рук твоих прикосновенье,
как двух миров соприкасанье.

Соприкасанье тел – волненье,
соприкасанье душ – величье.
В природе нет прямолинейней
соприкасания различий.

А мы с тобою так несхожи,
когда по городу проходим:
я, незадачливый прохожий,
и ты – явление природы.

1987

«Да, слабость и грубость родные сёстры.
Добро и сила – родные братья», —
я так записал в дневнике подростком
и сам не знаю, чего это ради.

Потом взрослел. Получал под рёбра.
Краснел от стыда и белел от злости,
но всем этим чувствам, и злым, и добрым,
уже не мог отказать в отцовстве.

Их всех мне выпало полной мерой.
Но чувствую, вот уж пора настала —
в мир вышли мои и любовь, и вера,
как дочери в день выпускного бала.

1987

Я ту любил, с которой спал,
и на селе известен стал
всем от последнего хмыря
до первого секретаря.

И впечатленьем потрясён,
узнал я слово «импресьён»,
воспринимая всё больней,
что говорили мне о ней.

Но смог я в бешенстве послать
сначала лишь отца и мать;
плевала тихая родня
на прокажённого меня.

И даже друг кривиться стал:
«Влюбиться в ту, с которой спал?»
И ржали недруги мои:
«Ну, как оно? Ну, не таи!»

А та, с которой я не спал,
внушала всем, что я пропал,
и плёлся я, бес ей в ребро,
на комсомольское бюро.

А та, к которой шёл я спать,
через село крадясь, как тать,
не знала, как мне пособить,
она могла лишь так любить.

А я, воинственен и груб,
тащил её на танцы в клуб,
пытаясь так от всех скрывать,
что с ней у нас одна кровать.

Но раз она сказала: «Ой,
что натворили мы с тобой!»
И я, конечно, сгоряча
стреляться стал из пугача.

Она уехала: «Ах, как б
мне жизнь была от ваших баб!
И как б карьера не тю-тю,
а ты, действительно, m’aimes-tu ?»

А я и вправду je l’aimais ,
но был в войсках уже к зиме,
и долго внешний мир не знал,
каким я был и с кем я спал.

1987

Я до отказа нагружу работой класс,
лишь бы не смотрели на меня до поры
эти развесёлые колёсики глаз
цвета молодой сосновой коры.

А начну опрос – важно, будто принимая парад,
чувствую, как неумолимо иду ко дну.
«Гой, ты, третья парта, первый ряд,
не могу же я спрашивать лишь тебя одну!

Да получишь ты эти «пять», а надо б тебе ремня.
Порой один твой вопросик, и стой, учитель, балдей!
Я уже знаю на опыте, что у меня
сердце слева, как и у всех людей».