Артем Белоусов - Последняя исповедь Орфея

– Почему ты так давно не приходил в дом?

Действительно, почему? Мне ведь здесь хорошо, впервые в своем путешествии я ощущаю себя на своем месте.

– Путь с каждым разом становится сложнее. Может, последние попытки просто не увенчались успехом.

Я отвечаю, но это не мои слова. А каких последних разах идет речь, мне невдомек. Будто кто-то, живущий внутри, постепенно захватывал власть надо мной. Сначала ноги, теперь – голосовые связки. Пытался ли я сопротивляться этому? Нет, у меня было стойкое ощущение, что гостем в этом теле являлся я, а не неизвестный мне второй его житель, с которым мы были вынуждены делить плоть на двоих.

– Расскажи, с чем тебе довелось столкнуться в этот раз.

Я (или это уже кто-то другой?) пускаюсь в детальное описание своих похождений, стараясь не упустить ни одной детали, из-за чего история получается громоздкой и алогичной. Моя футболка намокает – незнакомка всхлипывает, спрятав свое лицо мне под плащ. На это я сильнее прижимаю ее к себе за талию, а сам носом зарываюсь в ее волосы. Запах, давно забытый, цунами накрывает каждый нерв, разнося тепло по всему телу.

Наш танец становился все медленнее, постепенно затухая. Вот мы уже стоим, просто прижавшись друг к другу, подушечками пальцев ощупывая каждый сантиметр наших тел, будто в надежде потом воспроизвести скульптуры на основе тактильных воспоминаний.

Я услышал скрип пола, а затем почувствовал, что дыхание девушки переместилось к моему лицу. Встала на цыпочки, подумал я. Это вызвало улыбку на моем лице. Ее губы дотронулись до моих, боязливо, словно ей казалось, что будь она настойчивее, я бы тут же исчез, превратившись в песок.

Важно отметить, что на протяжение всего пребывания здесь, внутри меня росло желание посмотреть на лицо хозяйки этого дома. Изначально борясь с ним, в момент поцелуя я капитулировал. Атласная лента стала моим белым флагом, который я забвенно сорвал с лица и бросил нам под ноги. Глаза девушки были открыты. Думаю, что она ожидала подобного исхода, поэтому на протяжении всего танца не смыкала их, стараясь поймать роковое мгновение. Но забывшись, утонув в моменте нашего слияния, она потеряла концентрацию. Отшатнувшись от меня, девушка прикрыла лицо руками. Но было уже поздно.

Я прекрасно помнил этот лик. Глаза с лисьим разрезом, аккуратный тонкий нос, щеки с живым румянцем, убранная прядь волос за ухо, оголяющая ухо с круглой сережкой на мочке, которую я так часто прикусывал. Я видел это лицо в моменты печали, когда солено-горькие слезы стекали и падали с подбородка, видел его сияющим от счастья, от чего ее взгляд всегда приобретал хитрый прищур, видел его в моменты сильнейших оргазмов, что изводили спазмами все ее нутро. Я не должен был видеть его сейчас. Для меня это стало понятным слишком поздно и, начав поиски оправданий своим действиям, я ощутил тупой удар в грудь.

Все вокруг пришло в движение, мои легкие рвались, захлебываясь в кровавом водовороте. Комната исчезала, теряясь в наступающей тьме, и последним, что я увидел перед окончательным падением в пропасть, были испуганные заплаканные глаза Ви.

Из открытого окна веяло легким ветерком, вальяжно перемещающимся по комнате и треплющим волосы, разбросанные по подушке, на которую была водружена моя голова; словно приговоренный к казни через эшафот, лежал я по струнке, не позволяя себе дернуть ни единым мускулом. Для полной картины не хватало лишь фиксации ремнями моего окаменевшего тела к кровати, а на шеи двух досок с прорезанной горловиной. Вместе с ветром, с улицы доносился хохот и крики детей, резвящихся на игровой площадке в возрасте, близким к доисторической эпохе, которой и я успел попользоваться по предназначению в своем, уже далеком детстве. На дереве, что упиралось своими тяжелыми ветвями в стекла иллюминатора моего прибежища от внешнего мира, неизвестная мне птица решила взять на себя амплуа моего личного будильника. Слушая переливы ее трели, глядя на потолочную плитку из пенопласта, что в юном возрасте мне так часто рисовала психоделические узоры, проникшие в действительность из неумолимо наступающих грез, я постепенно вспоминал те вещи, что произошли со мной накануне, еще не уверенный, что было вымыслом, а что реальностью. Будто бы паук с длинными цепкими лапами, внутри моего мозга перебирающий картотеку, записанную под диктовку бабочки Грета Ото, стоящей на моих извилинах, и с биноклем в лапках регистрирующей те вещи, что ей удалось увидеть через огромные полупрозрачные призмы-зрачки, передо мной начинает проигрываться диафильм. Кедо, вермут, лес, висельник, мандолина… Дойдя в череде слайдов до диапозитива с изображением мохо, я встаю с постели и подхожу к открытой створке окна.