Теодор д'Обинье - Трагические поэмы

Пред ликом стольких бед, когда народ несчастный
Судьбу ужасную влачит в наш век ужасный,
А наши короли, пьянея от утех
И крови пролитой, свершают плотский грех
На персях потаскух и погрязают в скверне,
Какая доблестью считается у черни,
Хоть ныне сей порок иным осточертел,
Наш славный властелин, большой знаток сих дел,
Усвоил навыки, достойные повесы,
Науку превзойдя распутницы-принцессы.
Какой он женолюб, когда не по нутру
Ему б луд ил ища, обрыдшие двору!
Такой считается презренным и тупицей,
Коль может пренебречь хотя б одной девицей.
Но чтоб особо чтил его придворный круг,
Готов он сводничать, обслуживая слуг,
Любой изведать срам, любое прегрешенье
И даже совершить вдвойне кровосмешенье.
Не будет никогда счастливой та страна,
Где не любим король, но власть его страшна,
Не будет никогда доверья к странам оным,
Где чужд монахам страх, а стыд неведом женам,
Где зверствует закон, король без слуг царит,
В совете пришлые, в министрах фаворит.

Сарматы бритые [144] Бритыми сарматами автор называет поляков, которые, в отличие от французов, брили подбородки. 19 августа 1573 г. польское посольство прибыло в Париж по случаю избрания польским королем Генриха Валуа. , живете в государстве,
Где вы себе закон в годины междуцарствий,
Честь правосудия хранящий и тогда,
С которым не страшны страданья и беда,
Что вас принудило тащиться к нам из дали,
Зачем вы почести ничтожеству воздали,
Когда презренный сей нуждался в этом сам?
Порфирой вашею прикрыт был мерзкий срам [145] Д’Обинье намекает на то, что польская королевская мантия как бы прикрывает позор, которым запятнан из-за Варфоломеевской ночи Генрих Валуа. ,
И недостойному открыли вы объятья,
Когда встречали смерть в осаде наши братья [146] Речь идет о том, что польское посольство прибыло во Францию в те дни, когда гугеноты из последних сил обороняли Ла-Рошель. Именно в связи с прибытием поляков был срочно заключен Ла-Рошельский мир. ,
Когда бы знали вы, что значит женский нрав [147] Автор снова упоминает о кровавых делах королевы-матери. ,
Который может быть и в слабости кровав,
Не слушали бы лжи бесчестных лизоблюдов,
Отъявленных льстецов, корыстных словоблудов
И тех, кто вынужден вести с оглядкой речь
И также лгать и льстить, чтоб жизнь свою сберечь,
Кто лжет, что добр тиран, что трус отважен в сече,
Дабы легко свалить свой груз на ваши плечи,
Вы не рискнули бы доверить ваш венец,
Закон ваш и права, державу, наконец,
Нечистым сим рукам, когда б вы разглядели
При въезде в наш Париж подъезды и панели
В стоцветном пламени и хаос тут и там
На множестве картин, понравившихся вам.
Вам было знаменье к заботе вашей вящей,
Что вам из Франции везти запал горящий,
Который вскоре мог испепелить ваш дом,
Когда бы не сбежал однажды со стыдом [148] Получив известие о смерти Карла IX, Генрих Валуа тайком покинул Краков и бежал во Францию. .
Когда б вы слушали французов честных речи,
Когда б речистые лукавцы с первой встречи
Вас не опутали, когда б не хитрый сглаз,
Не вывезли бы вы свою беду от нас,
Страшило Франции не выбрали бы оно
Для истребления у вас в стране закона.
Мы не узрели бы того, какой урон
Принес чужой стране наш принц, воссев на трон:
Негодник, избранный страною не по праву,
Являет нам ее как жалкую державу.
Там, где больны тела, там дух, больной вдвойне,
Безжалостно несет огонь и меч стране,
Коль плоть уродлива, уродлив также разум,
Где злоба с глупостью и бессердечность разом.

Гнет тиранический свою смягчает суть,
Когда он доблестью преображен чуть-чуть.
Блаженны римляне, чьих цезарей когда-то
Искусства тешили равно, как меч солдата,
А нынешним рабам мужеподобных жен
И женственных мужей [149] Имеются в виду Екатерина Медичи и Генрих III. иной удел сужден.
Безнравственная мать искусней всяких своден
Прельщала сыновей: один ей был угоден
Как дикий лесовик, дававший волю ей,
Когда охотился, разя лесных зверей,
По воле матери король сей стал Исавом [150] Намек на Карла IX, который, подобно библейскому Исаву, большую часть времени проводил на охоте, предоставив заниматься государственными делами своей матери.
С ухмылкой деспота с неукротимым нравом,
Он стал с младых ногтей безумен и жесток,
Лишь крови жаждая, по следу рыскать мог,
Навылет поражать неумолимой дланью
Оленей стонущих и олененка с ланью,
И прозорливые могли узреть в те дни
Знак самовластия и будущей резни.